Мой отец преподавал в Бонч-Бруевича.

Он иногда писал статьи, которые оказывались переведенными западными журналами. В таких случаях, нам приходило письмо следующего содержания: «Товарищ Матюшкин Б.Д.! Вам причитается N долларов. Как Вы желаете получить гонорар — чеками ВнешПосылТорга в соотношении чек/за/доллар, или рублями, по курсу 0,66 копеек?». Подозреваю, именно эти вопросы привели к тому, что в восемьдесят третьем году, на предложение некоего прогрессивного подполковника, которому мой отец писал диссертацию, и который предложил папе «принести послушать модную музыку», отец согласился.

Магнитофон «Весна» надрывался не по-детски. Это был тот самый Аквариум. «Мочалкин Блюз», «Старик Козлодоев».

Отец пришел в восторг. То есть, ему не нравилось решительно все. Ни музыка, ни текст. Но он почувствовал во всем этом что-то свое.

В пятом классе я попытался написать сочинение по эклектике (я думал, что пишу обычное сочинение на тему «творчество современных поэтов»). Моя двойка и вынужденный визит отца в школу только укрепили тягу к знаниям. Подполковник, которому отец к тому времени диссертацию не только написал, но и защитил, в качестве благодарности, продолжал снабжать мещанскую семью новым искусством. Розенбаум, Меркури, что-то еще, чего я уже не помню. Все это шло вперемежку. Все это было — в новинку.

Кроме того, в нашем доме всегда играл Высоцкий. «Коней» я выучил наизусть лет в десять. А в шесть лет меня заставляли учить Пушкина — по стиху в неделю. Я ненавидел этого бакенбардоносца всеми фибрами.

А потом я вырос. Отец умер от рака в прошлом году. Я совершенно очерствел. Меня уже почти не пронять стишками. Но я — с благодарностью — вспоминаю того подполковника. Если бы не он, у меня развилось бы иное чувство вкуса.

А я своим — доволен.