Последний месяц моей работы в Институте Прикладной Математики на Крите подходил к концу. Я практически дописал статью, которая должна была выйти в каком-то американском журнале под фамилией моего шефа и уже получил последнюю зарплату. Билеты на паром лежали у меня в бумажнике, а сотрудники лаборатории вполголоса обсуждали, кому достанется мой семнадцатидюймовый монитор. Лето девяносто четвертого года подходило к концу; мысли о дождливом Питере и девятом семестре в Политехе вытесняли из окружающей среды пальмы на побережье и внезапно ставший немного понятным на слух — греческий язык.

Мой непосредственный шеф и его коллега пригласили нас с женой в ресторан.

Тихая площадь неподалеку от музея античной истории была сплошь уставлена стеклянными столиками. Одетые в белоснежные рубашки официанты прилежно разносили заказы; неяркий свет окружавших площадь фонарей, причудливыми узорами продираясь сквозь висевший в воздухе сигаретный дым, только усиливал праздничную интимность обстановки. Один из белоснежных принес нам меню и, приветливо улыбаясь, приготовился принять заказ. Мой шеф, хорошо поставленным голосом преподавателя со стажем, на своем оксфордском английском поинтересовался у меня, что в России принято пить в качестве аперитива. Официант стрельнул глазами в мою сторону, наклонился ближе, обдав меня густым приторно-сладким запахом недорогого одеколона, и спросил:
— Wodka?

И тут я внезапно понял, что не знаю, что в России принято пить в качестве аперитива. Что принято пить в качестве трехразового питания, вместо обеда, в случае простуды, поноса или при утренних мигренях — знаю. А вот, едрёна вошь, в качестве аперитива — нет. Как-то не удосужился поинтересоваться. Поэтому я принял кардинальное решение. Нашел, если можно так выразиться, выход из ситуации.

Я посмотрел на официанта, не скрывая во взгляде уважения за понимание наших культурных традиций. Вспомнил, что хорошо пообедал. Что часто бываю на воздухе и даже чуть ли не принял решение начать бегать по утрам. И громко спросил:
— Хотите посмотреть, что в России принято пить в качестве аперитива?

И под одобрительное гудение шефа продолжил:
— Двести грамм водки в стакане и немного воды, пожалуйста.

Официант продемонстрировал блестящую выучку. Его глаза лишь немного вылезли на лоб, челюсть отвисла не более, чем на полметра; он даже умудрился не издать ни единого звука, если не считать еле слышного горлового спазма. Я повернулся к шефу и продолжил рассказывать про диссонансные отличия геометрических фактур разведенных Дворцового и Литейного мостов.

Мой аперитив принесли через минуту, на грубом деревянном подносе. Граненого стакана я не ждал, его разумеется и не было. Водка была налита в емкость для коктейля «Утренняя мечта пуэрториканки». Такая медицинская мензурка, диаметром с дореформенный пятак и высотой сантиметров в тридцать, для неспешного благоприятного высасывания через трубочку в компании латентных педерастов. Ну и черт с ним, мелькнуло у меня в голове. Прорвемся. Не в пивной кружке — и то ладно.

Я встал, произнес что-то высокопарное про Россию в целом, Питер в частности, нашу научную школу в деталях и моего греческого шефа лично. Как-то я его туда умудрился приплести, не из подхалимажа, разумеется, но единственно с целью смягчить удар от одного вида русского аперитивчика. С соседних столов смотрели в нашу сторону. Мужчины — с восхищением и завистью; женщины — скептически. Я обвел взглядом площадь, повысил голос на полтона и логически завершил свой тост во славу русской математической школы: «За прекраснейшую из стран — Грецию!». Ну и выпил. Затем немного пригубил ледяной воды, кивнул и сел. Кто-то вдалеке даже захлопал, по-моему. Мы продолжили обсуждение оптимальной конструкции разводящегося моста с точки зрения толпы зевак на набережной.

Минуты через две из недр кухни вышел сверкающий бриллиантом на мизинце огненно-черный грек. Все богатые люди там — вызывают ассоциации именно с таким цветом. Животом, напоминавшим голову трехлетнего слона, он упирался в огромный поднос, уставленный тарелками с явствами: травами, мясом, рыбой, хлебом, оливками и даже чьими-то щупальцами. Он подошел к нашему столику, вальяжно поставил поднос на середину стола и радостно сказал:
— Я хозяин ресторана. Это все — за счет заведения.

Потом он наклонился ко мне и продолжил почти шепотом:
— Я вас готов всю неделю бесплатно кормить, если вы в следующую субботу еще раз покажете этот номер.

Вероятно, в закромах его прагматичного мозга уже нарисовалась афиша примерно такого содержания: «Только у нас. Не пропустите. Русский медведь выпивает смертельную дозу водки. Каждую субботу — новый медведь».

Я сдержанно ответил в том духе, что за угощение, конечно, спасибо — но я не совсем по этому делу вообще-то. Я, типа, математик, ага. А не алконавт со склонностью к клоунаде. Хозяин ресторана ослепительно улыбнулся, в качестве извинения, видимо, и удалился восвояси.

Мы прекрасно поужинали под домашнее критское, я нахваливал страну, город и ресторан, и расточал комплименты всем без исключения сотрудникам нашей лаборатории. Когда десерт уже подходил к концу, перед нами снова неожиданно возник хозяин ресторана. Он обвел нас всех взглядом, потом посмотрел на меня. По его расчетам, вероятно, я уже должен был храпеть, лежа под столом. Осознав, что его надежды не оправдались, он сказал мне:
— Я вызвал вам такси, через минуту оно подъедет и отвезет вас куда пожелаете. Если все-таки надумаете по субботам — звоните, — понизив голос до интимного шепота пробормотал он.

И тут моя жена сказала фразу, глаза грека после которой я буду помнить всю жизнь. Глаза человека, познавшего истину. Если быть менее высокопарным, — глаза человека, севшего на серп. Таких глаз я не видел — ни до, ни после. Она сказала:
— Какое такси? Моему мужу еще коллег по домам развозить.