Четыре с лишним года назад я сменил работу и уехал в Германию. В то время на станциях берлинского метро — можно было курить. Повсюду стояли пепельницы. Устройство станций (два выхода в противоположных концах неглубокой, хорошо вентилируемой платформы) позволяло не задумываться о запахе. Курящих, в то же время, было немного — все старались воздерживаться, пока не приспичило до полусмерти.

Через два года — курение в метро запретили. Потому что: Европа, гринпис, медленное убийство. Сначала некоторые станции лишились пепельниц. Поскольку те — были привинчены к урнам, лишились вместе с урнами. Рельсы и платформы стали стремительно покрываться слоем грязи. Курить берлинцы, впрочем, меньше не стали. Непросто отказаться от привычки, нажитой десятилетиями.Тогда власти ввели штраф. В формулировке: «за курение в метро». Размером в 15 евро.

Через два дня я впервые закурил в вагоне. Возвращался поздно вечером домой — людей практически не было — и я закурил. Дышать дымом в лицо людям мне никогда не хотелось, а покурить, развалясь на скамейке вагона метро — хотелось. И я закурил. В присутствии смотрителя. Я купил себе это право — за 15 евро, и пока я не докурил, он не знал, что мне сказать. Хабарик я унес с собой.

Первого января прошлого года я явился в супермаркет и обнаружил, что с сегодняшнего дня за жестяную пивную банку берут залог. 25 центов. Потому что: отходы, гринпис, медленное убийство. Мне дали шесть чеков по двадцать пять центов каждый, по которым мне обязались вернуть мои полтора евро — только в этом магазине — когда я принесу пустые банки обратно.

Я, в общем-то, никогда не был маргиналом. Я старался разделять мусор — бумагу в один контейнер, темные бутылки в другой, светлые — в третий. Я не харчил на улицах, обертки от мороженого доносил до урн, а однажды провез пустую пивную бутылку в метро через весь город. Но теперь, когда я стал платить официальный налог на переработку мусора в размере двадцати пяти центов за банку, я посчитал себя вправе относиться к чистоте улиц города иначе. Я заплатил за то, чтобы эту банку за мной убрали.

Сдавали банки обратно в магазины — преимущественно пенсионеры и совсем уж нищие студенты. Сгорбленная фигура пожилого профессора, моего соседа, бредущего с тележкой пустых пивных банок в магазин морозным субботним утром — до сих пор иногда мне снится.

Я, в принципе, привык к тому, что меня держат за быдло.

Официанты третьесортных ресторанов, шоферы такси, случайные знакомые, работодатели, правительство, президент.

За то, что у меня нет мобильного телефона; я не курю сигареты престижного сорта, часто небрит и смотрю при разговоре в сторону. За многое другое. Или ни за что, просто так.

И я к этому привык. Я наверняка стал бы совершенно счастливым человеком, если бы смог научиться не думать.

Ведь как только начинаешь думать, привычные краски мира, подобно картофелине, на которую упала капля йода, переливчато меняют гамму. Понятие общественной морали становится столь эфемерным, что не за что ухватиться.

Когда меня держит за быдло власть — я пытаюсь как-то противостоять этому.

Стремительно меняю стиль поведения. Стиль общения с ней, властью.

Человек, который не мусорит — лишь потому, что опасается штрафа — обязательно намусорит в троекратном размере, как только окажется вне присмотра камер наблюдения. А я… Я буду сорить, потому что я за это заплатил.

Имею право.