Саше Николаенко — хорошему человеку и мастеру пера

Первые три недели моей берлинской жизни оказались очень насыщенными. Ступая с трапа самолета в Берлин и судорожно вспоминая, кто из данке — битте, а кто — наоборот, я дал себе честное слово выучить язык за месяц. Вместо этого я прямо с корабля попал на бал горящих сроков сразу в трех проектах, вечерами занимался поисками квартиры, а ночами гулял по сразу покорившему меня своей монументальной провинциальностью — Берлину. Последнее занятие вообще не требовало вербализации мыслей, а в первых двух — меня с легкостью выручал беглый английский.

Через месяц меня пригласили на выходные за город дальние знакомые, с которыми мы когда-то вместе работали, еще в моей позапозапрошлой питерской жизни. Я обрадовался возможности поговорить на родном языке, и приглашение принял с радостью.

В парке, как это принято в чопорных пригородах Берлина, играли в петанк. Мы выпили по баночке пива, съели по баварской колбаске и я загорелся желанием использовать свободное время с максимальной пользой. А именно, потренироваться в разговорном немецком. Старательно избегая артиклей, грамматических оборотов и фрикативных «р».

Любой мало-мальски знакомый с языком Гёте человек уже посмеивается, для остальных поясню: тогда (да и сейчас тоже) я был абсолютно убежден, что немецкий — сплошь состоит из грамматики и артикулярной фрикации.

И все же я с честью вышел из непростой ситуации. Увидев неподалеку от одного из анклава петанка — стайку голубей, я вытянул указующий перст, понял что более точного «die Taube» мне сейчас не вспомнить — и довольно внятно сказал:
— Vögeln!

Мои друзья слегка притихли. Игроки неподалеку — тоже. Все уставились на меня, друзья удивленно, немцы — как-то, вроде бы, даже, негодующе. Я растерялся и, от усердия и легкой паники, повторил громче:
— Vögeln!

И улыбнулся для надежности немцам. Искал, так сказать, понимание.

Понимания, впрочем, в глазах этих нерусей — не было ни на грош. Я решил, что меня, как и всегда, подвел акцент. Повернулся, обиженно, к друзьям. Пожаловаться. Ведь я лишь второй месяц, урывками, учил этот язык. Я даже Бёлля пытался читать! А на меня смотрят осуждающе с первого слова! Мне это показалось страшно несправедливым.

Мои друзья молча побросали пустые пивные банки в рюкзак и быстро тронулись к выходу. Я засеменил за ними, но разговор не клеился. Вскоре я — в изумлении от того, что мой акцент обиден и для бывших соотечественников — наспех попрощался и сел в автобус.

А еще через месяц, в каком-то баре познакомилсся со случайной немкой. Мы мило помолчали ни о чем, выпили по кружечке пива и, вскоре, я оказался у нее дома. Я по-прежнему стеснялся говорить по-немецки развернутыми фразами, тот случай в парке прочно засел в моей голове. Она уверяла меня, будто вполне меня понимает. Мы прошли в уютную комнату, свет волшебным образом начал угасать, все было замечательно до определенного момента. К сожалению, в ту ночь латентный лингвист победил во мне изголодавшегося по сексу мужчину.

Лишь сумрак полностью поглотил пространство, Клаудиа, кажется так ее звали, мягко провела рукой по моим волосам и ласково спросила:
— Weißt du, warum nennen wir das »zu vögeln«?