У воды, в тишине певчих птиц и молчании ветра
притулился на склоне крутом — заколоченный дом.
Говорят, что заглядывать в окна — дурная примета.
Я рискнул, заглянул и проснулся в пространстве ином.

Или время обрушило стены своих измерений,
приласкав на мгновение груды непрожитых лет;
я не ведал тогда, и, споткнувшись, упал на колени.
Зашептал, раздавая обет. И подали обед.
Говорили о праздном (о Сретенье, Троице, Пасхе).
Обещаний не требуя, не подавая надежд.
Белой крысой вертелось у ног воплощение ласки,
вдалаке лаял пес, застилая молчания брешь.
Зеркалами на стенах, рутиной руин устремлений,
черепками посуды, зиявших прищуром глазниц,
и узором причудливо сотканной вычурной тени —
этот дом был роскошно похож на скоромы гробниц.

Я не помню, как выбрался; где брал вино, с кем подрался,
я не верю, что этот обрез мне отмерен судьбой.

Только, вроде бы, там, на полу, чей-то козырь валялся.
Почему-то теперь мне сдается, что мой.