Саше Тараторину, с любовью

Я часто вспоминаю свое детство,
плююсь, смеюсь, молчу, даю обет.
Как не оперившись, пытались опереться
мы на искусство наших оперетт.

Мы жили не по заповедям, жестко,
давали слабину, не веря в блажь.
И мазали подкрашенной известкой,
белеющий в тумане антураж.

Нас принимали долго в пионеры —
Лишь потому, что были — сорванцы.
Мы сами возвели себе химеры,
нам лишь немного помогли отцы.

Мы верили не в то, на что молились.
Не тем, кого могли боготворить.
Немногие — из наших уже спились.
Но — все немного вынуждены пить.

Так было нужно, — не сопротивлялись.
Не верили, что можем изменить.
Участливо подняв тех, кто валялись,
отвадив тех, кто собирался бить.

Мы были и не лучше, и не хуже.
Подчас — строптивей, реже — поумней.
На кафедре, в забое, при оружье,
надменнее, безжалостней, скромней.

Когда мешал нам ум, спасали ноги,
мы рвали прочь, сбиваясь, и пыля.
И нас всегда любили педагоги,
но ненавидели — учителя.

Потом пришло уже иное время,
И нас судили разные умы...
Глядим восторженно, из разных поколений,
не зря не зарекавшись от сумы.

Нас время и пространство замесили
по разным сторонам земли — держись!..
Мы были разными — и в этом наша сила.
Мы одинаковы — и в этом наша жизнь.