Этот день нам не дан — он подарен во благо,
он отобран у брани и забран в броню.
По засохшим садам Петербурга — за брагой,
за водой по пустыне, за светом к огню,
мы бредем — огибая все бредни порогами,
сеть трамвайных путей на Сенной, да назад.
В душном зальчике дум, стук сердец — некрологами,
и эклогами душ — колокольный набат.
Дождь опять не дождался весны; жжет стаккато
вдоль по крышам, по улицам, по площадям.
Я кому-то здесь был; в этом зыбком когда-то
я рубил, несмотря, вопреки, не щадя.

Этот день нам не дан — он просроченной ночью
заволок небеса; локон òблака; всплеск.
Я в засохших садах Петербурга — воочию —
видел марево глаз — мутный голод и блеск.
Блеск не с ярмарки, не за червонец по всполоху,
не слепящий, не клеящий к нёбу язык.
Не взаймы у Ремарка, не сокуровский — Молохом, —
Достоевский, безумный — от сердца под дых.
И писать о любви — нам чахотка в наследство,
и прощать, дожидаясь — не стыдно ничуть.
Этот день нам не дан — продан в вечное бедствие.
День не дан — он запаян в наш Питерский путь.