Ровно двадцать лет назад я работал в археологической экспедиции. Это был первый раз в моей жизни, когда за мой труд мне заплатили деньги. Красный червонец и синюю пятерку. Я ощущал себя Рокфеллером и в поезде домой ел твердокопченую колбасу.

Но это все было потом. А до этого — была изнурительная, но жутко интересная работа в раскопе на Порфмейоне, в окрестностях города Керчь.

Ложились мы далеко заполночь, вставали на раскоп с рассветом, поэтому в течение дня все время старались выкроить хоть пять минут, чтобы вздремнуть. Там я научился спать сидя, стоя, в едущем по проселочной дороге автобусе. Я мог урвать пять минут сладкой полудремы прямо в раскопе, просто оперевшись на лопату.

Надо сказать, что самая тяжелая и малоинтересная работа — на отвале. Пока люди в раскопе увлеченно орудуют кисточками и совочками, в крайнем случае — штыковыми лопатами, — отвальный, совком с двухметровой ручкой, перебрасывает гору отработанной земли подальше от края раскопа, чтобы она не начала осыпаться обратно. Но я был молод, полон сил и энергии, поэтому охотно вызывался «на совок» сам. Отвальному полагался внеплановый перекур, если он успешно справлялся со своей работой и успевал передвинуть отвал раньше, чем из раскопа накидывали новой земли.

Каждый час у нас был перекур. После очередного — я занял свой пост и энергично замахал лопатой. Достаточно скоро граница отвала достигла положенного расстояния в метр от раскопа и я отправился на заслуженную внеочередную беломорину. Естественно, я пошел в тенек, за отвал.

…Из-под груды земли торчал черный пыльный ботинок. Нога была неестественно вывернута.

Я призвал на помощь всех древних богов, духа которых здесь должно было быть много — и не заорал. За минуту выкурил четыре беломорины. И поплелся в сторону начальницы экспедиции.
— Марина, — говорю, — давайте отойдем за отвал. Только вы постарайтесь очень успокоиться. Вам потребуется все ваше самообладание.

Марина удивленно посмотрела на меня, но ничего не сказала и медленно пошла за мной. Мы обогнули осыпавшиеся края и я ткнул пальцем в ботинок. Поизображав некоторое время вытащенную из аквариума золотую рыбку, Марина медленно пришла в себя и задала умный вопрос:
— Откуда он здесь взялся?

Я сардонически промолчал. Я от страха всегда делаюсь страшно сардоническим. Мы переглянулись. Руководительница экспедиции снова обратилась ко мне, на этот раз с вопросом, чуть более приближенным к осмысленному:
— И что мы будем делать?

Я промолчал менее сардонически, все-таки со мной советуется сама!
— Надо показать Сереже, — решительно выдохнула Марина и пошла в сторону Тутосова.

Тутосовбыл вторым лицом в экспедиции, ездил на раскопки уже лет двадцать и заслуженно считался бесстрашным человеком. Рассказывали, что однажды он, будучи дежурным по лагерю, в одиночку умудрился отбить набег местных бичей, перебегая от палатки к палатке и забрасывая их попадавшимися под руку булыжниками. Марина пошла к Сереже.

Они вернулись где-то через минуту. Тутосов презрительно посмотрел на ботинок, внезапно наклонился и рывком за него дернул. Земля разверзлась, явив миру безумные глаза, всклокоченные присыпанные землей волосы и дикий вопль:
— Вы охуели там?

Тутосовотряхнул руки, несильно дал Павлику в челюсть и спокойно побрел к своей лопате.

Многие из засидевшихся накануне допоздна — использовали перекуры, чтобы тут же выскочить из раскопа и повалилиться в траву, под палящее солнце; ухватить те самые пять минут сна. Паша оказался умнее, он нашел тень. Где можно найти тень в ровной, как стол для заседаний, степи? — Правильно, за возвышением. Павлито лег под отвал и уснул. В конце перекура его не хватились, народу в экспедиции много, за всеми не уследишь.