Я крайне пренебрежительно отношусь к педагогике. Точнее, не так. Я очень уважительно отношусь к педагогам, людям, передающим знание и опыт.
Проблема в том, что таких людей я знаю крайне мало, а подавляющее большинство из них никогда не занималось преподавательской деятельностью, как таковой.
Как-то так получилось, что мне доводилось шить себе брюки, готовить сациви, фасолевый суп и рябиновую настойку, ставить срубы, снимать асфальт отбойным молотком и валить лес. В возрасте семи, кажется, лет — я связал шарф лицевыми (изнаночные мне как-то не давались, видимо, были просто противны) петлями. Я могу на спор зарифмовать двадцать стилистически безупречных катренов за десять минут на любую заданную тему. Мне удается попадать в ноты второго голоса на российском гимне, я в состоянии найти ошибку в расчетах аналитиков журнала «Эксперт», а не так давно мне довелось объяснять математическую подоплеку понятия bootstrapping применительно к, если не ошибаюсь, генетике.
Я сносно говорю по-английски, легко объяснюсь на немецком и смогу купить на рынке в Афинах арбуз. Я пел морякам Высоцкого под свою семиструнку, обсуждал с докторами математики решения нетривиальных задач и советовал стратегии развития бизнеса, которые бывали приняты. Мне удавалось управлять автомобилем, яхтой, мотоциклом и даже велосипедом. Я помню наизусть стихи друзей; мне доводилось переводить на английский язык без словаря по памяти за сорок минут (на зачет в институте) — вступление к «Облаку в штанах». Я нравлюсь привередливым бабушкам друзей, и я как-то сказал «идите нахуй» потенциальной теще.
Я стал программистом, потому что не умел управляться с компьютером; я играл в баскетбол, волейбол, бридж, биллиард и нарды; я клеил обои, чинил краны и белил потолки как мелом, так и водоэмульсионкой.
Я устраивался на работу в Греции и Германии, ездил двести по дороге Ираклеон — Панормо и вязал себе крючком амулетную ниточку на запястье. Мне доводилось уходить от профессионального гипноза, работать на фрезерном и токарном станках, публиковаться в «Acoustic Americal Society Journal» и угощать пивом греческого миллионера Алеидиса.
И так далее.
Ничему из вышеперечисленного меня не учили. Меня учили плавать, брать интегралы и уважать старших. Меня учили астрономии, биологии и химии. Меня учили всему тому, чего я не умею сейчас. Я ненавижу плавать, слаб в химии, а из созвездий знаю только Большую Медведицу, да и то не всегда уверен, что это — именно она. Уважать человека только за то, что он прожил больше меня — еще абсурднее, чем хотеть окунуться в море.
Я не знаю, что такое обучение, но сам процесс мне неприятен.
Как-то в Керчи, в палатке одного из археологов, честь передать мне наполненный новосветовским бокал — выпала моему учителю истории. Мне предстояло у него учиться еще год. Он засмущался. Хозяин палатки усмехнулся в усы, и сказал: «Да брось ты, Петя, здесь», — он обвел палатку многозначительным взглядом — «ты больше не педарь». Этот историк, кстати, был одним из немногих настоящих педагогов в моей жизни.

Если я чего-то не умею, то лишь потому — что мне этого не хотелось и не требовалось в повседневности.

Я это писал, собственно, только ради последней фразы.

Мне неприятны люди, смеющие говорить: «Я не умею». Впрочем, не мне судить. Но лично я бы сел за штурвал самолета после двух часов наблюдения за профессиональным пилотом.