Внезапно оказалось, что если люди, которые перед принятием решений долго и иногда мучительно раздумывают. Взвешивают за и против. Прикидывают варианты развития событий. Иными словами — пытаются убедить себя, что способны обмануть судьбу.

Я никогда не тешу себя подобными иллюзиями. Не меряю рубашки в магазинах. Не уточняю маршрут автобуса, в который захожу на незнакомой остановке. Не изучаю отзывы об отелях, в которых собираюсь остановиться (да что там говорить, я и бронирую-то отель крайне редко).

Я так поступаю вовсе не потому, что тяжелое детство сделало меня фаталистом. Более того, я считаю фатализм — дурномыслием пострашнее мнительности. Я это делаю из двух ковариантных побуждений. Во-первых, я глубоко убежден, что каждый мыслящий человек в каждый конкретный момент на основе накопленного жизненного опыта способен принять верное решение мгновенно; длительные размышления замыливают взгляд и расфокусируют бдительность так же, как попытка на разные лады произнести затруднительное слово в пароксизме борьбы с внезапным приступом дислексии. Но это не основная мотивация. Главное — я знаком с принципом причинности. Люди, которые допускают уместность рассуждений типа «если бы я позавчера не вычистил зубы, сегодня я бы не страдал от головной боли» — мне забавны.

Даже наблюдение меняет ход эксперимента, что говорить об участии в эксперименте! В 16 лет, оказавшись в колхозе и разговорившись с тамошним трактористом, я задался вопросом: что было бы, если бы я родился здесь, в деревне Зверево, и сегодня крутил бы баранку того же самого трактора? — Очевидный ответ, данный самому себе, меня тогда поразил. Я понял, что был бы сейчас совершенно счастлив, как счастлив этот Валентин, все радости которого сводятся к щипку жены за необъятную жопу и позволенной чекушке после субботней бани.

Наверное, это непросто признать (мне лично, декламировавшему тогда на картофельном поле Мандельштама — было непросто), но это так. На каждой развилке, подстерегающей нас на пути — человек, выбравший иное направление — умирает. Его больше нет. Рассуждать, что сталось бы со мной, поверни я тогда в другую сторону — глупость, граничащая с безумием.

История не имеет сослагательного наклонения (простите за трюизм) — парафраз того же самого тезиса.

Если бы я тогда свернул к реке — получился бы другой mudasobwa. Не знаю, лучше ли, хуже ли — но другой. И его нельзя мерить моими системными единицами счастья. А ведь единственный нормированный критерий качества жизни — это количество счастья.

Я убежден, что интегрального счастья на всех распределено поровну. Поэтому я никогда не терзаюсь сомнениями перед — и никогда не рефлексирую после. Ну, почти никогда.