Бывает так: лежишь, хвораешь: «Медку, — жене кричишь, — не дашь?»… Температура — прямо в рай же ж, и самочувствие — туда ж. То хорошо, что нет пера. Ли́́шь оно способно антураж вдруг изменить. Кругом ристалищ настроить и нагнать кураж. Лежишь, и в общем-то, скучаешь. Лежать и ныть — не твой типаж. Но мозг зловредно отключаешь, и в 37 впадаешь в раж. Желаешь жить, но понимаешь, что лучше тут, чем у параш. И всеми фибрами не знаешь, что захворать — дурная блажь.
Тут вдруг Каганов про обувку, за ним — Смирнов — про самовар. И так красиво лепят, сцуко, что сложно выдержать удар. Но я же тоже шел в науку, писал стихи и пил в угар… На круговую на поруку — не потяну ли даже в жар?
Пусть буду я немногословен (температура поднялась) — в поэтов жалкое сословье меня взывает ипостась. Да, не речист. Да, рожей хлипок. Да, на́ всех фотках — как мудак…. Что мне воспеть в моих филиппках? — Филиппиках? — Ну или так.
О чем сказать теперь поэту? — Какие темы нам даны? Английским радио воспеты все гордости моей страны. И профиль, схожий с бересклетом, апологетом ай-на-ны, — не должен тоже сжить со свету. Но лишь бы не было войны.

Один на самовары гонит (ну это ладно, проще щей) — второй про валенки трезвонит, но это уж вообще — ваще.

Ну, напишу тогда про воблу. Или про корюшку. Про шерсть.
Бывает так: лежишь, и — во, бля! Здоров! — И 36 и 6.