Впервые я познакомился с миром сплетен довольно поздно. Несмотря на то, что ненавязчивым тихоней научился прозябать только годам к тридцати. В школе, как ни странно, я был фигурой довольно заметной. Видимо, ровно настолько, чтобы нужды в сплетнях у окружающих не возникало вовсе. Я сам поставлял достаточное для пересудов количество неоспоримых фактов.

Зачет по биологии, например, я получил за реплику в конкурсе капитанов школьного КВНа. Посетовав на утерю любимым учителем вторичных половых признаков. Тогда это казалось довольно смелым и оригинальным. Зал, естественно, заржал (толпу вообще можно быстро расшевелить только паховыми областями). Рассудительная и многое повидавшая биологичка сказала: «Судя по этому гоготу, в терминологических отличиях бороды и яиц разбираешься здесь только ты». И поставила трояк. (Я повторил этот трюк через год; биология — определенно не мой конек. Вытянув на выпускном экзамене несчастливый билет, я сумел ответить только на один вопрос из пяти, гласивший: «Укажите основную причину увеличения числа межвидовых скрещиваний в последние двести лет?». Нашкрябав: «Падение нравов», я пошел курить. Т. К. тяжело вздохнула, и обошлось без пересдачи.)

Так вот, в школе я как-то не сталкивался со сплетнями. У меня самого идиосинкразия даже на попытки просто упомянуть имена третьих лиц в разговоре, друзья обсуждали в то время преимущественно стихи Хлебникова и большую теорему Ферма. Врагов у меня, кажется, не было никогда. Понятие «ходят слухи» у меня ассоциировалось исключительно с отменой талонов на водку.

И вот мы поступили в Политех и поехали в колхоз. Деревня Зверево, между Выборгом и Приозерском. Двенадцать часов на поле. Из развлечений: флирт с поварихами из колхозной столовой и гипотетическая вероятность ночных набегов местных.

Первые несколько дней мы привыкали к новому распорядку дня. Потом научились спать в прицепе трактора, прямо на свежесобранной картошке. Распили ящик с местными и уладили все конфликты. Отправили всех негодных к сбору урожая обратно в город. Быт даже как-то наладился. Например, в нашем бараке появились занавески из найденной в сенях мешковины.

И тут вдруг я заметил, что на меня как-то странно косятся однокурсники. Некоторые неохотно здороваются за руку. Не зовут играть в лабиринт. Даже сигареты почти перестали стрелять.

Я недоумевал несколько дней. Отчуждение ширилось. Наконец, я не выдержал и припер в сенях одного из соседей по бараку, наименее рослого. «Что, — говорю — происходит?». Угрозами и увещеваниями через час бестолкового мычания мне удалось из него вытянуть первую более-менее осмысленную фразу. «Мы все понимаем, но ты бы хоть за барак бы заходил». Чтобы не пересказывать всю ту галиматью, которую он нес, подробно, перейду сразу к сути: оказывается, я каждую полночь выхожу на крыльцо, онанировать на полную луну. Все уже знают.

Будучи начинающим поэтом в душе и бригадиром на поле, я четко следовал разумному распорядку дня: до полуночи писал символистским хореем про крестьянский труд (такого рода тренировке меня научили летом в ЛИТО), а с сигналами точного времени радио «Маяк» закуривал, выходил на свежий воздух, отливал в канаву и отправлялся спать. Чтобы в шесть поднять наших разгильдяев к завтраку. Такая изобретательная трактовка моих действий, как полнолунный фетишизм, мне, признаться, в голову не пришла бы даже под общим наркозом.

Я приложил некоторые усилия и разыскал автора этой саги. С единственной целью: уточнить побудительные мотивы. Я не уводил у него жену, не крал кошелек; мы вообще практически не общались. Честно говоря, я так и не понял тогда, зачем ему это было нужно.

Зато с тех пор я отношусь к любым рассказам от третьего лица с равными долями презрения и недоверия. Ничего паскудного не нашептывают лишь про абсолютно никчемных людишек.