Наверное, имеет смысл немного пояснить мой резкий жест с удалением твиттера.

Я — человек довольно либеральных (в исконном значении этого слова) требований к мирозданию. За это я должен сказать спасибо одной прекрасной даме, которая около двадцати лет назад заметила: «Ты слишком требователен к окружающим, правда, это не так уж раздражает: к себе ты еще более требователен…». Я принял эти слова довольно близко к сердцу и стал буквально работать над тем, чтобы снизить исходящую требовательность практически до нулевой отметки. Спустя некоторое время мне это более-менее удалось.

Моральные принципы у меня и до того были довольно расшатаны и редки, как забор у нерадивого хозяина. Я легко садился пить водку с ворами, знаком с людьми, которым доводилось убивать, не стану выговаривать другу за измену жене и терпеливо выслушаю пространные излияния жены про беспорядочные измены другу. Я не возмущен ситуацией и даже не порицаю окупасов в Испании, которые буквально захватывают чужое пустующее жилье. Я был невольным свидетелем такого количества правонарушений самого разного калибра, что если при мне насрать на свежеводруженную звезду Саграды Фамилии, я лишь пожму плечами.

При таком незначительном количестве так называемых моральных принципов, за те, что есть — я цепляюсь мертвой хваткой. Потерять последний рубль всегда гораздо страшнее, чем просрать пару-тройку тысяч из туго набитого кошелька. Поступиться мелким законом, когда у тебя есть еще сто важных и триста запасных — дело сиюминутное и незначительное. Закрыть глаза на попрание твоих заповедей, когда их меньше десятка, — намного сложнее.

Я не стану делиться всеми своими немногочисленными правилами, не только потому, что вам вряд ли понравится такой экзотический набор, но и вследствие того, что самым для меня священным — является неприкосновенность частной информации. На частную собственность мне более-менее насрать; однажды у меня очень искусно и артистично вытащили кошелек — и я гораздо эмоциональнее восхищался мастерством карманника, нежели чем сожалел об утрате довольно значительной суммы денег. Но частная информация — дело совершенно другое.

Переплетается с этим и другая жизненная догма: я считаю, что каждый человек имеет право на выражение любой точки зрения. Это не имеет ничего общего с карикатурной так называемой свободой слова в США, я действительно убежден, что любой индивидуум имеет право на любую точку зрения и на высказывание ее вслух, и единственным механизмом регулирования в данном случае может выступать отношение к этому общества. Любой — значит любой. Если мой сосед завтра вывесит на балкон штандарт третьего рейха — я, скорее всего, перестану с ним здороваться, но приложу все усилия к тому, чтобы у него было такое право.

Мне гораздо проще ориентироваться в характерах людей, когда им не запрещают законодательно зиговать, и не заставляют улыбаться, когда они делают гадости. Именно поэтому я никогда никого не баню в соцсетях и не склонен оправдывать сраной этикеткой «коммерческая компания» легитимизацию затыкания ртов неугодным. Даже если забыть про то, что почти любая такая акция — корнями глубоко уходит в кабинеты АНБ (ФСБ, МИ-6, Моссада).

Когда пытаются заткнуть рот мне — я воспринимаю это как личное оскорбление. Я не обидчив. Меня крайне сложно задеть постороннему человеку. Моя любимая фраза, когда кто-то делает подлость, даже если она касается непосредственно меня — «пусть живет безмятежно» (этой фразой я обязан другой прекрасной даме). Но топтаться ногами по моим принципам я не позволяю никому. Даже если это выглядит жалко и окружающим приходит на ум басня Крылова про променад слона. На окружающих, судящих меня — мне как раз абсолютно насрать (см. выше).

Когда не очень умные отпрыски претенциозных рабовладельцев начинают играть во всемогущего — со свободой мысли и ее выражения — у меня не остается выбора, как закрыть за собой дверь и тщательно прополоскать руки и рот мылом. Я не хочу и не могу себе позволить иметь с ними что-то общее.

Поэтому я продолжу свою карьеру репортера незначительных событий вне частной регуляции свободы мыслеизъявления.