Самое позорное, что может случиться с человеком мыслящим — склонность к обобщениям.

Попробуйте поставить эксперимент: тщательно отберите из карточной колоды четыре карты, и разложите их рубашкой вверх. Потом переверните одну из них (пусть это будет туз) и попросите случайного зрителя попытаться назвать три оставшихся. Подавляющее большинство пожмет плечами и покрутит пальцем у виска. Переверните вторую, пусть это снова окажется туз. Некоторые зрители уже в этот момент сделают смелое предположение, что две оставшихся — тоже тузы. Переверните третьего туза — и вот уже почти все, кроме отчаянных нонконформистов, — догадаются, что и четвертая карта — не отличается номиналом от предыдущих.

Усложните эксперимент: пусть карт будет пять. Знакомые с правилами американского покера, — после открывшегося четвертого туза обязательно спросят, есть ли в колоде джокер. Получив утвердительный ответ, подавляющее большинство спрогнозирует появление пятой картой именно его, хотя вероятность такого события — 1:49. Но мы же все сильны в доморощенной психологии, не так ли? Что же еще загадает проводящий этот эксперимент (который, к слову, может в принципе не подозревать о существовании карточных колод с джокером)?

Обобщения (известные в вычислительной математике по позывному «экстраполяция») — работают традиционно малопредсказуемо. Появление четырех тузов говорит нам о достоинстве пятой, пока еще закрытой, карты — ровным счетом ничего. Nihil. Например, это может быть еще один туз, если ведущий — поклонник канасты. Или любым из старших арканов, если мы попали на иезуитский эксперимент. Любой другой картой с вероятностью менее двух процентов, если карты доставались наугад, а первые четыре туза — простое совпадение. И так далее.

Запишите видео, на котором человек в белом халате с хищной саблезубой улыбкой подбрасывает простую монету десять раз подряд, и первые девять из них — выпадает решка. Остановите воспроизведение перед десятым броском и сообщите испытуемому, что всего монету подбрасывали 12 раз. Спросите, что выпадет на десятый. Если кто-то ответит «орел» — перед вами бунтарь.

К неоправданным обобщениям склонны, в основном, либо люди, отличающиеся леностью ума, либо подлецы. Первые заблуждаются добросовестно, вторые прибегают к трюку — наподобие описанного выше с монетой — с целью извлечения выгоды. Оставим за скобками манипуляторов, пусть ими соответствующие органы занимаются, и давайте поподробнее взглянем на недомысликов.

Я тоскую по временам, когда деревья были большими, мир вокруг — четко делился на хороший и плохой, а люди — на друзей и врагов.

Мы на роли предателей, трусов, иуд
В детских играх своих назначали врагов.
И злодея следам не давали остыть,
И прекраснейших дам обещали любить,
И друзей успокоив и ближних любя,
Мы на роли героев вводили себя.

Потом я вырос, и познакомился с очень разными персонажами. С изумлением узнал, что самый адекватный из хулиганов моего класса — сел за убийство. Он представлялся мне совсем не злым человеком. Бандит, державший в страхе весь север города — от Гражданки до Просвета, — оказался владельцем единственного в ту пору городского приюта для бездомных животных. Заезжие каталы в ЦПКиО, выслушав мой вежливый отказ проигрывать им стипендию, угощали меня пивом. Приятель, которого я фактически отбил у старослужащих, намеревавшихся навсегда испортить ему интерфейс, — спустя пару дней распустил слух, будто я по ночам онанирую на крыльце казармы. Я понемногу научился различать нюансы.

Несмотря на то, что с годами я более-менее освоил искусство отрешения и худо-бедно научился подавлять природную вспыльчивость (благодаря чему мне даже иногда удается сойти за уравновешенного человека), до сих пор меня может взбесить неуместное обобщение. А обобщения всегда неуместны.

Чем неспокойнее время, тем отчаяннее всякий сброд с обеих сторон стремится поскорее разделить людей на своих и чужих, друзей — и врагов. «Ты не с нами — значит ты против нас.» «Враг моего врага — мой друг.» Жернова этих людоедских принципов перемололи столько судеб и жизней, что, казалось бы, мало-мальски порядочный человек должен сторониться их, как огня. Но нет. И ладно бы эти делители были малолетками — с учетом общей инфантилизации населения, скажем, не переступившими тридцатилетний порог. Подчас и люди, у которых уже были все не только шансы, но и предпосылки, — повзрослеть — походя развешивают ярлыки на всех окружающих.

Тут, впрочем, нет никакого противоречия: леность ума в публичном человеке, со всей очевидностью, должна приравниваться к подлости. У мира не должно быть претензий к не желающим думать помалкивающим баранам. Но проповедник, однозначно поделивший все вокруг на хорошее и плохое, да еще и обличающий несогласных — однозначно подлец. Даже если он при этом просто дурак.