Смутное время выдано нам безумным крупье.
Тряпьё по сеня́м раскидано, блохи да вши в тряпье.
Не жажда наживы гонит нас, не гончий слепой азарт.
За нас никто не помолится в темных углах казарм.
Нет ничего случайного в том, что предрешено.
Что может быть печальнее, чем этот хлеб ржаной?
Что может быть желаннее черствых краюх ржаных?
До крошки пережевали голодом сражены.
Переживали смуты, переживем и страх.
Ни единой минуты не успокоим в снах.
Смутное время выдано, но вроде остался чек.
Где это к черту видано, чтобы опять в ковчег?

Нет ничего сакрального в термине «патриот».
Бегать — это нормально, но лучше за, а не от.
Нечем гордиться исподволь, нет герба на хоругвь.
Солнца опять зажглись по два, тени вступили в круг.
То ли мегаломания, то ли опять с нуля.
Репродуктор орет: «Внимание!» и бьется о борт корабля.
Нет ничего постыдного, но хвастаться не с руки.
Как со двора постылого в бой идут старики.
Дни зачтутся за годы им, пара недель — за век.
Человек — не венец природы, а старый её завет.
Нет никакого смысла эпитетом жечь глагол.
Что это к черту выросло там где шиповник цвел?

Проповедью ничтожество рвется взойти на трон.
Это пустое множество: тратит обол — Харон.
Навлон деноминирован, проездные уже по десять.
Все равно дороги минирует сама Персефона здесь.
Пост не покинуть нынче даже по малой нужде.
Ветер жалобно хнычет и молится о дожде.
Приказы не нами розданы, не нам их и нарушать.
Воспитанная розгами не ропщет уже душа.
Что же такое видится — заглянем за уголок?
Мне снится поселок Вырица, пляшущий поплавок.
Рыбалка с отцом рассветная, из термоса сонный чай.
Снится то время светлое. Ну ладно, давай. Прощай.