Я часто натыкаюсь в интернете на дискуссии о свободе. Что она такое, есть ли она у нас, среди нас, возможна ли на земном шаре в принципе. Каждый раз я хочу в таком разговоре поучаствовать, но одергиваю себя, ведь с заводилами таких дискуссий мы разговариваем на абсолютно разных языках.

Кто-то, кажется Александр «Масса» Житинский, обронил однажды: «Единственным абсолютно свободным человеком среди тех, кого мне довелось знать, был Саша Башлачев; но лично я такой свободы бы не хотел.»

Ни единого раза в своей жизни после совершеннолетия я не чувствовал себя несвободным. Рецепт очень прост: меня не посещают желания, исполнение которых противоречит чаяниям законодательной власти и не может быть реализовано втайне от власти исполнительной. А когда посещают, я нахожу совершенно естественным получить за их свершение по башке.

Мир вокруг меня я воспринимаю, как данность. Я не пытаюсь его изменить.

Индеец вывернул мне руки. Уперся коленом в спину и согнул меня пополам. Я не шпиль городской ратуши, меня можно согнуть. Он согнул меня.
_{— Раймонд Чандлер, «Прощай, красотка!»}

Воевать против вселенной не только малоперспективно, но и совершенно бессмысленно. Не вселенная запретила мне курить сначала в самолетах, потом в поездах, а затем — и в барах. Закон приняли живые люди, у которых есть друзья, семьи, и которые могут даже показаться издали приятными, пока не откроют рот, конечно. Я принял новые правила игры: я не закуриваю в барах. Не только оттого, что мне не сложно, но и потому, что мне такой закон кажется разумным.

Когда законы представляются мне неразумными, я их нарушаю. Но, опять же, не для того лишь, чтобы повоевать с системой (система — она как вселенная, с ней не нужно вообще никак пересекаться, не то, что воевать). А лишь вследствие неодолимого желания, подкрепленного готовностью заплатить за последствия. Я не нарушаю ПДД в городе, но когда мне нужно было одним днем приехать домой из Милана, я держал крейсерскую в районе 170. За 190 в наших краях могут начаться проблемы с правами, а 170 — это просто деньги, да и то, если я бы я не обращал внимание на камеры. Когда впереди вырисовывался осведомленный абориген на французских номерах местного региона — мы ехали 200.

Если бы у меня в машине находилась беременная женщина со сломанной рукой, я бы ехал 240. Я это все в чему.

Свобода выбора — перед нами есть всегда. Не существует ситуаций, которые были бы неизменяемыми при условии, что протагонистом выступаю я сам. Я не мог отменить смерть бабушки, но любые свои поступки и помыслы — я способен контролировать и каждая развилка открывает передо мной минимум две дороги.

Наличие свободы выбора — как ни странно — автоматически приводит к полной внутренней свободе. Достаточно всего лишь обучиться некоторой самодисциплине. Не возжелать возжелать жены ближнего своего — довольно просто (повторение слова в этой фразе намеренное). Собираешься воевать с сильными мира сего? — Ну будь готов к тому, что тебя приколотят гвоздями к деревяшке и станут поить уксусом. Нагавкать на слона и не получить по еблищу — это не свобода, и даже не доблесть; это бретёрство, жалкое позерство, свойственное пижонам и студентам.

Такой подход не имеет совершенно никакого отношения к конформизму. Потому что полностью исключить из жизни раздражители, с которыми все-таки имеет смысл воевать — невозможно. И вот в этих случаях внутренняя свобода неизменно помогает мне действовать так, как я считаю нужным. Даже если это может привести к самым негативным последствиям — я к ним готов, не проблема. Зато такие демарши многого стоят, в отличие от детсадовского «показать язык за спиной».

В общем, наверное пора перестать пережевывать прописные истины и изречь, наконец, основную мысль: свобода — достижима везде, она не зависит от окружающей среды вообще никак. Если вашу свободу ограничивает что-то извне вас — у вас сбиты приоритеты, вы пока недопонимаете, что такое свобода и плохо отличаете ее от вседозволенности. А вседозволенность — это лишнее, даже я себе такого не разрешаю.