С тех пор, как я допустил в девятом классе позорную оплошность и написал «врятли» вместо «вряд ли», получив единственную в жизни четверку за грамотность, к русскому языку (да и вообще, к языкам) я отношусь еще внимательнее, чем раньше. Я органически не способен читать литературу, написанную без должного отношения к стилю. Предпочту хороший детектив — глубокомысленной пространной повести о смысле жизни, если автор последней не способен раскрасить текст настолько, чтобы он отличался от репортерской заметки в ежедневной газете. Безусловно считаю Чандлера — величайшим писателем, не замечаю у Довлатова множественные повторы и зачастую натянутый сюжет, а Моэму готов простить злоупотребление диалогами в романах. Я перечитываю «Карамазовых» раз в десять лет, но «Война и мир» так и осталась неразрезанной после десятой страницы. Я настолько трепетно отношусь к языку как таковому, что готов жертвовать смысловым наполнением ради семантического изящества.

Скорее всего, именно эта моя страсть явилась причиной, приведшей меня в стан посредственных рифмователей: только в стихах стилю законодательно позволено доминировать над смыслом (ну ладно, не доминировать — дырбулщил Кручёныха эпоху не пережил — но хотя бы быть заглавной неотъемлемой составляющей).

Скрымтымным — это не силлабика.
Лермонтов поэтому непереводим.
Лучшая Марина зарыта в Елабуге.
Где ее могила? — скрымтымным…
_{— Андрей Вознесенский, «Скрымтымным»}

Я не стану читать текст, содержащий орфографические ошибки, дальше первого предложения. Во мне живет глубокая убежденность в том, что если мысль сформулирована столь небрежно, то и моего внимания она не достойна. Но в мире художественного, так называемого, литературного текста, существуют корректоры (и даже редакторы, что уже почти цензура) — и, как правило, вопиющую безграмотность на этих просторах, слава богу, не встретить. Тем не менее, мои требования к титулу «грамотный человек» гораздо шире корректорских придирок.

Любой текст может быть в принципе отнесен к одной из следующих четырех категорий.

• неуклюжий
• выхолощенный
• рафинироавный
• блистательный

Неуклюжий текст

Многие люди, наделенные богатым внутренним миром, стремятся поделиться фонтаном своих душевных переживаний с окружающими. Иногда результатом становятся внезапные входящие звонки в час ночи, иногда — такие люди берутся за перо. В результате получаются довольно масштабные произведения ни о чем (что нормально, вон Джойса до сих пор многие люди, напрочь лишенные литературного вкуса, чтут за гения). И без того неловкую ситуацию сильно ухудшает то, что такого рода авторы не способны уделить должное внимание стилистике. Паоло Коэльо, Макс «Светлана» Фрай, Сидни Шелдон… Без слез на случайные нагромождения слов в произведениях подобных авторов смотреть невозможно, не то, что читать подряд эти предложения одно за другим. Эта неуклюжесть заметна и у раннего Толстого, особенно сильно — в «Детстве», и далее — вплоть до «Войны и мира». Будучи человеком весьма прилежным, впрочем, этот недуг Лев Николаевич с годами победил, и все, что написано после «Анны Карениной» включительно — стилистически фактически безупречно. Если бы мне поручили вручить премию «За самый неуклюжий текст» — ее с большим отрывом получил бы Солженицын (несмотря на то, что «Один день Ивана Денисовича» — повесть во всех отношениях прекрасная).

К счастью, неуклюжий текст редко встречается отпечатанным на бумаге, а если вдруг и просачивается случайно в открытый доступ на заметном уровне, быстро отцветает, и умирает еще до наступления сумерек, как бабочка-однодневка.

Выхолощенный текст

Этот тип текста чуть ли не вреднее, чем неуклюжий. Со стороны кажется, будто повествование льется легко, и автор обладает несомненным литературным даром. Дима Быков, Харуки Мураками (по крайней мере, в русских переводах), Григорий «Акунин» Чхартишвили. Именно выхолощенный текст обычно создается бесчисленными графоманами, дорвавшимися до ручки и бумаги (клавиатуры и планшета). Если текст неуклюж, это бросается в глаза с первого предложения; выхолощенный же текст может неискушенного читателя затянуть в воронку думскроллинга. Глаголы с подлежащими аккуратно расставлены по своим местам, неуместные определения глаз не мозолят. И все равно, читать такую, с позволения сказать, литературу — решительно невозможно. Как будто давно выдохшуюся жвачку перемалываешь: чавк, чавк, чавк, а ни вкуса — ни послевкусия. Ничего. Словно пресной воды напился.

Создавать выхолощенный текст нас всех учат на уроках русского языка в школе, когда мы пишем изложения, а потом — и сочинения, под пристальным взглядом учителя, который в подавляющем большинстве случаев будет пресекать любые вольности. Мне страшно себе представить, каким карам подвергся бы Андрей Платонов, вздумай он сдать «Котлован» в качестве отписки по теме «Как я провел лето». Среди людей, не отягощенных литературным слухом, выхолощенный текст может легко сойти за идеальный; точно так же провозглашение трюизмов грамматически безупречными конструкциями — может легко сделать автора кумиром толпы не очень умных людей, см. Катерина Шульман.

Выхолощенный текст проще пробежать глазами, в сравнении с неуклюжим, но спустя три предложения читатель неизбежно обнаруживает себя в ситуации «взгляд скользит по строчкам, а мысли — по завихрениям трасс совсем иных курортов».

Рафинированный текст

Неискушенный читатель, несомненно, склонен путать текст рафинированный — с выхолощенным, но разница между ними такая же громадная, как между двойным виски и безалкогольным мохито. Ярчайшим представителем когорты людей, способных создавать текст рафинированный — остается Набоков. Бунин, местами. Достоевский, в основном — в «Бесах» и «Карамазовых», и отчасти — в «Идиоте». Из современников хочется назвать раннего Пьецуха, Слаповского и Геласимова. Водолазкин очень близок. Из прочитанных мною в оригинале — Моэм, Кортасар, Борхес и Оруэлл. По переводу о качестве языка я судить не берусь, но если бы брался — назвал бы Исигуро, Голдинга, Уайльда и Ремарка.

Чем же рафинированный текст так хорош? Если вам доводилось что-нибудь писать самому — сойдет письмо троюродной тете, или документация к опенсорсной библиотеке — вы наверняка понимаете, что практически любое предложение может быть переписано с использованием других слов, синонимов, идиом и определений. Рафинированный текст рассыпается, даже если просто заменить в нем одно любое слово на другое с похожим значением. Сломается ритмика, силлабически конструкция окажется слишком громоздкой, нюансы смысла будут безвозвратно утеряны. «Другие берега» Набокова от первой до последней буквы оптимальны, да простится мне этот немного технический термин в качестве определения одной из величайших книг прошлого столетия. Если сразу после «Темных аллей» открыть томик Мураками, вам покажется, что текст перенасыщен вводными словами и паразитами наподобие «ну», «в целом», «так-то», «вообще говоря». Хотя это не так. Ощущение это складывается из рыхлости текста. «Рахиль» Геласимова абсолютно монолитна, а из любого рассказа Акунина можно без потери общности, смысла и настроения — выкинуть пару абзацев.

Мне кажется, что Бальзак, со своими типографскими курьерами, — гнался именно за этой монолитностью, безжалостно вымарывая длинные куски, которые ему самому казались рассыпчатыми. Маяковский не случайно назидательно рекомендовал удалять все без исключения союзы, вводные слова и связки из уже написанных стихов. Но возьмите любой опус Быкова, и я запросто укорочу его четырестопный ямб на одну-две стопы вообще без потери содержания.

Блистательный текст

Лишь немногим гениям доступен язык создания блистательных текстов. Если рафинированный текст при недостатке качества скатывается в выхолощенный (а при менее удачном стечении обстоятельств — в неуклюжий), что не так уж для среднего графомана и страшно, — текст блистательный при отсутствии таланта превращается сразу в безграмотный, минуя средние ступени. Блистательный текст невозможно охарактеризовать как рафинированный — потому что в нем автору дозволено практически все. Неправильные падежи, отсутствие глаголов, несогласованные времена, буквально — все, за что оценка на уроке русского языка будет снижена сразу на три балла.

— Ничего, ничего, — вздохнул Виктор, уставясь на горлышко фляги, торчащее из кармана Големова плаща. — Ирма, — сказал он утомленно. — Что вы там делали на этом перекрестке?
— Мы думали туман, — ответила Ирма.
— Что?
— Думали туман, — повторила Ирма.
— Про туман, — поправил Виктор. — Или о тумане.
— Зачем это — про туман? — сказала Ирма.
— Думать — непереходный глагол, — объяснил Виктор. — Он требует предлогов. Вы проходили непереходные глаголы?
— Это когда как, — сказала Ирма. — Думать туман — это одно, а думать про туман — это совсем другое… и кому это нужно — думать про туман, неизвестно.
_{— А. и Б. Стругацкие, «Гадкие лебеди»}

Эта цитата немного про другое, но я настолько ее люблю, что решил оставить здесь.

Блистательный текст отличается от любого другого тем, что многие предложения, или даже абзацы, хочется перечитать сразу же, как только перевернул страницу. Чтобы насладиться только языком, теперь, когда смысл уже отошел на второстепенный план. Таков весь Чандлер. Платонов. Кортасар. Ильф и Петров. Бабель. Булгаков в «Собачьем сердце» и той волшебной части Мастера, которая про Москву (суброман про Пилата пусть спорен, но написан все еще блистательно, а надроман Маргариты — попросту жалок, с поставленной перед собой громоздкой задачей Михаил Афанасьевич не справился, явно сам это чувствовал и оттого бессилие смысловое плавно перелилось и в суконный язык, и в картонную героиню, и в неуклюжие, а местами — и просто пустые — сюжетные ходы). Довлатов, со всем своим даром ремесленника, который он умудрился все-таки за двадцать с лишним лет переписывания сложенного в стол набело отточить до яркости необычайной.

Каждую такую книгу можно перечитывать спустя месяц после очередного вдумчивого прочтения — перипетии сюжета врезаются в память, и чтобы найти что-то новое для себя в Карениной — надо прожить лет десять собственной жизни, а изысканная вишня на меренге стилистического восторга — покажется оригинальной и волнительной чуть ли не назавтра.

Авторам, владеющим блистательным языком — позволительно (а подчастую даже до́лжно) допускать выверты, которые у авторов рафинированных текстов — воспринимались бы как огрехи.

— Ну, говори, — ответил Король, — ты всегда имеешь в запасе пару слов…
— Король, — произнес неизвестный молодой человек и захихикал, — это прямо смешно, участок горит, как свечка…
_{— И. Бабель, «Одесские рассказы»}

Людей, которым удавалось писать, не озираясь на орфографию, не говоря о пунктуации, — а получались шедевры вместо ожидаемых школьных сочинений на троечку — было исчезающе мало. Среди поэтов можно назвать разве что Владим Владимыча, да некоторые вещи позднего Одена. Писателей я уже перечислял, а больше что-то никто на ум и не приходит.

Но одно я могу сказать совершенно точно: Чевенгур выше рангом всех на свете Розенталей и Ожеговых. Тут главное не забывать о том, что Quod licet Iovi, non licet bovi, и один неверный шаг, одно невыверенное слово, одна проходная реплика — немедленно разрушают все волшебство и превращают изумительный, в прямом смысле этого слова, текст — в безграмотный набор плохо согласующихся слов.

В этот момент у читателя данного опуса неизбежно должен возникнуть вопрос: ну и что? Зачем я все это только что прочитал? — Зачем вы это прочитали, мне невдомек, зато могу рассказать, зачем я это написал. Выбирая стилистику собственной речи — неважно, на конференции ли, в баре с приятелями, или в постели с женой — нужно (ладно, не нужно, конечно, но имеет смысл) примерно определить себя в одну из групп выше по владению языком. И если вы не Андрей Платонов, лучше придерживаться нормативов и правил, насколько скучными они бы ни были. Избегать калидоров и пинжаков, сторониться набивших оскомину мемов и модных в этом сезоне неповоротливых оборотов, даже если первые десять раз употребления они и казались изящными. Все эти «от слова совсем», «крайний случай», «база» и подобные им потасканные калеки — весьма значительно ослабляют внимание к вам собеседника. Косноязычных людей принято считать недалекими, и хотя исключения из этого правила случаются, в дверях всех встречают по одежке.

Это же касается и смайликов: просочившийся в нужное место артефакт эпохи клавиатурного набора, — способен украсить любую максиму, но несколько закрывающих скобочек в конце предложения — однозначный маркер дегенерата. Все равно, что после каждой точки добавлять в скобках: «Я робкий, но агрессивный еблан, не способный выразить мысль и настроение буквами».

Ну а если вы действительно умеете стилистически поставить язык на колени — мой низкий поклон. Даже «зво́нит» в ваших устах заставит задуматься, на что случилась эта внезапная аллюзия, и чем примечательна именно эта фраза, раз вы решились так ее раскрасить. Продолжайте придумывать мемы, которые людишки из предыдущего абзаца разнесут по городам, весям и интернетам — даже невзирая на то, что спустя месяц, если мем окажется живучим, вас самих будет от него тошнить. Ведь именно благодаря вам язык живет, развивается и расцветает каждую новую эпоху невиданными доселе красками.