Воскресное утро было теплым, солнечным и неприятным на вкус. Истома, прокравшаяся в пропитанные алкоголем тела за ночь, казалось, поселилась в них навсегда. Когда я вышел на крыльцо Диминой дачи подвергнуть себя пытке первой затяжки, все еще спали.

На дворе росли сосны, искрящиеся иголками в первых лучах ласкового весеннего солнышка. Подходил к концу май девяносто девятого года. Я с сомнением вспомнил, что намедни велись яростные споры о необходимости нашего присутствия на празднике «Пивной Фестиваль». Память услужливо напряглась и предоставила моему мозгу более подробные детали для осмысления. Фестиваль с размахом проходил в восьмидесяти километрах отсюда, в центре Питера, и должен был начаться через три с половиной часа. Почему-то я, вопреки вчерашнему скепсису, был совершенно убежден в необходимости нашего на нем присутствия. Я спешно потушил сигарету и пошел взглянуть на спящих.

Я имел возможность созерцать — ярче, чем на картинках в учебнике по биологии за восьмой класс, — иллюстрации к таким малоупотребительным в повседневной жизни словам, как «анабиоз», «летаргия» и даже «кома». Убедить блаженно сопевших орлов в необходимости немедленно проснуться и трястись полтора часа в электричке — казалось сложнее, чем перепилить основание Александрийского столпа двуручкой. Требовались экстренные меры.

Я вышел на крыльцо и закурил вторую сигарету. Ту, которая еще не в радость, но уже не напоминает по вкусу крысиный помет. Решение пришло в мою больную голову моментально. Я двинул в магазин.

Помидорчики, огурчики, салатик, чесночок, укропчик, кинза и регани. Упаковка сметаны. Пара (эй! этот приём называется — гипербола!) бутылок пива. Йогурт для отморозков и лимонад для ботаников. Наслаждаясь окружавшей меня природой, я поплелся обратно.

Нарезать пару-тройку килограмм овощей — большого ума не нужно. Вскорости я уже метался по кухне в поисках соли. Наконец мои глаза наткнулись на литровую банку, практически доверху наполненную искомым. Более того, сообразно дачным условиям повышенного неудобства приготовления пищи, соль была услужливо перемешана с черным перцем — прямо в банке. Я восхищенно смотрел на черные вкрапления острой приправы в бархане белого яда и возносил хвалу безвестному гению, настолько упростившему мне жизнь.

Впервые за утро я улыбнулся. Жизнь, определенно, налаживалась.

Я щедрой щепотью сыпанул смесь из банки в салат и, практически паря над землей, понесся будить сотоварищей. Перспектива попасть на пивной фестиваль уже не казалась мне призрачной химерой.

Комната с телами встретила меня приветливым утренним храпом. Я подошел к самому ответственному из наших, держа миску перед собой практически на вытянутых руках. Ответственный-то он ответственный; но схлопотать в табло при попытке внеплановой побудки можно было и от него. Осторожно потряс блаженно улыбавшегося во сне за плечо и вкрадчиво поинтересовался: «Салатику, или пивка?».

Реакция была неожиданно активной. Уже через минуту миска с салатом гуляла по комнате, переходя из рук в руки. Были слышны всхлипывания спешно откупориваемых бутылок и обрывки вялой беседы. Я чувствовал себя благодетелем человечества.

Достаточно скоро я услышал инфантильное бормотание из дальнего угла комнаты. Прислушавшись, я разобрал какую-то ересь про салат, хрустящий на зубах. Снисходительно, как умудренный опытом педагог — зачуханному первокласснику — я пояснил: «Это чеснок. Специально за ним в дальний магазин ходил!». Моей благодушности не было предела.

Миска, наконец, дошла до гостеприимного хозяина дачи. Дима зачерпнул полную ложку салата, поднес ее к глазам и поморщился. Потом сказал:
— Лёха, а ты соль, что, из той банки брал? Ну, которую вчера на пляже рассыпали, и вместе с песком обратно собирали?