Приснился сон, во сне чужие лица,
и кажется, чужой какой-то год.
Я вскакивал: «зачем мне это снится?»,
я упивался жалостью невзгод.
И крича,
 забывая о вере,
  Обещая, клянясь, гогоча —
уходил
 в неприкрытые двери,
  и обманывал всё главврача.

И ждали всех, но все не приходили,
и верили во всё, что позади.
Лишь надо мной воздух накадили —
Сказали, жди, изыди, соблюди.
И верша
 чью-то власть,
  осязая нелепую ношу,
Не дыша,
 помолясь,
  и скрываясь под маской святоши,
отойдя от покоя,
  и веря во все то, что скрыто —
я узнал, что такое
  в душе моей грешной зарыто.

И било время, в полчаса по капле,
китайская немедленная казнь.
И крыши были донельзя покаты,
и за спиной кралась по кромке мразь.
Спешу?
 Куда?
  Отставить разговоры.
   Я на судьбу лихую не грешу.
Какие годы наши?— В соль-мажоре
   я ношу ни на миг не опущу.

И хоботы, и черти, и сомненья,
все остаются вне моих путей.
Я получил свое благословленье.
Продумал все — до самых мелочей.
Хотите ввысь?
 Мечтаете?
  Исполню.
Чужая жизнь?
   Ну что же, дорога.
Держись.
  Опять дорога тянет в омут.
Клянись судьбою,
   долг вернешь деньгам.

Приснился сон, во сне чужие лица,
и кажется, чужие небеса.
Я попытался птицею увиться,
но тотчас же услышал голоса.
И обещали
 жалость и смиренье,
  и били наугад, исподтишка.
Нищаю духом,
 и смолкает пенье.
  Простите. Не хватило — полвершка.