Мне хотелось бы поговорить о вкусе. О том, как он зарождается. И где вымирает.

У мужчины, как известно в узких кругах ограниченных лиц, наличие вкуса определяется выбором обуви, галстука и часов.

За галстук не скажу — я в восемь лет знал, что Джон Мейджор умеет «вязать узел», а Громыко — «котлету лепит». За обувь тоже — папины внешпосылторговские ботинки (два с половиной флакона настоящего ив–сен–роша, только маме не говорите!) я донашивал на пятом курсе, хотя они обязаны были дать дуба на выпускном.

А вот про часы скажу.

Когда отец написал очередную заказную диссертацию, кроме денег он получил презент. Массивные часы, с календарем и стальным браслетом. Его «Ракета» к тому моменту окончательно поблекла циферблатом и дала трещину на, кхм, лобовом стекле.

Папа долго смотрел на подаренный «Восток». Прекрасно выпуклый, отливавший столь восхитительной в тот момент для меня синевой. Отец неожиданно протянул недавно полученный презент — мне. «Носи.»

С тех пор у меня сменилось много часов. Теперь я покупаю их сам.

И до сих пор помню серебристое, потрескавшееся от времени стекло на «Ракете». Те часы были тонкие и неуловимо стильные. Как ежеутренние узлы на галстуке моего ныне покойного отца. Как острые, но не вульгарные носы тех финских ботинок. Как чувство вкуса, если оно есть.

Мне повезло. Я никогда не куплю ни «Rolex», ни «Swatch». Потому что я умею завязывать галстук (в отличие от всех без исключения обладателей «Swatch») и мне не нужен костюм за восемь косарей, чтобы меня пускали в рестораны (привет, «Rolex»).

А вот как воспитать чувство вкуса в другом человеке — я по-прежнему не знаю.

Ну и ладно.