Питер— город свинцового неба. Я это еще в Берлине понял. Редкие блестки пробившегося сквозь маету туч солнца — этот довлеющий цвет изменить не способны. Да и не особо пытаются.

Небо цепляется за острия крыш, провисает между домов, почти касаясь асфальта. Воздух плотный, вязкий; тщетный ветер с залива лишь перемешивает эту густую липкую массу, как ножи блендера — дрожжевое тесто. Чтобы жить в таком городе, нужно привыкнуть к сопротивлению любым попыткам движения.

Я лежал на диване, читая незначительную книжку. Прислушивался к шорохам из соседней комнаты, думал о доказательстве гипотезы Римана, о жизни и смерти, о чашке горячего чая с лимоном. Телефон зазвонил, как всегда, внезапно.
— Привет! — сказала мне трубка голосом Славки Шорина. — Ты можешь через пятнадцать минут подойти к Восстания? Мне должны передать посылку, а я не успеваю.

Со Славкой мы последний раз виделись лет десять назад, при отягчающих знакомство обстоятельствах. Судя по тому, что он мне позвонил, нужда была крайней. Да и проветриться мне не мешало.
— Тогда слушай! Выход из метро, женщина, лет шестидесяти, ты ее узнаешь, она всегда носит жабо.

Я крякнул. Все-таки за окном — март две тысячи восьмого, и мы в России. Подавил ненужные вопросы. Пообещал, что через пятнадцать минут буду на площади.

Рассекая безжалостно облепившую меня субстанцию, которую здесь принято называть воздухом, я поплелся по Лиговке в сторону Московского вокзала. Пришел на две минуты раньше срока. Огляделся и подумал, что если бы не архаичный опознавательный знак — я бы в жизни не смог получить посылку. В три часа дня на площади Восстания практически все вокруг — женщины лет шестидесяти.

Через пять минут я заволновался. Через десять — забеспокоился уже сильно. Шестидесятилетние петербурженки, носящие жабо — обычно пунктуальны. Ну, насколько могу судить. Экстраполируя свои знания на пристрастие к таким изысканным туалетам.

Я стал внимательно вглядываться в лица. Они все были спокойны, умиротворены и аморфны, как у купчих Кустодиева, только изысканнее и тоньше чертами. Они были одинаковы, в пределах погрешности определения «питерская интеллигенция старой гвардии». Правда, одна из женщин как-то странно озиралась и теребила свою сумочку. Жабо на ней, впрочем, не наблюдалось — и я продолжил скользить взглядом по площади.

Когда я вновь посмотрел на эту даму, лицо у нее приобрело решительное выражение. Она расстегнула сумочку и украдкой вытащила оттуда листочек формата А4. Расправила его и развернула в мою сторону. Видимо, я сильно выделялся ростом, полом и возрастом на общем фоне. На листочке — фломастером, явно в спешке, неровным почерком — было выведено:
— Я сегодня без жабо.