Владимирские гостиницы — это посольство СССР в России. Пахнущие хлоркой коридоры, отделанные облупившейся масляной краской; протертые ковры, потускневшая полировка на столиках в холлах. В номерах — душно. Убранство радует покосившимся платяным шкафом с заклинившими дверями, граненым графином на подносе с неизменной трещиной и тюлевыми занавесками с безобразными аляповатыми ромашками. Ностальгия.

Или мне просто не повезло с выбором. Или, наоборот, повезло. Я ведь просто шел по проспекту от вокзала и глядел по сторонам. Мне было безразлично, где остановиться. В принципе, я мог переночевать и на вокзале. Поэтому когда по правую руку возвысилось десяти-, кажется, этажное здание с надписью «Русь», выполненной стилизованным под псевдонациональный шрифтом, я уверенно толкнул дверь и вошел. Внутри располагался малюсенький ларек с естественным для такого места алкогольно-табачным ассортиментом и регистратура. Одного взгляда на сидевших за стойкой траченных жизнью и пергидролем женщин было достаточно, чтобы смириться с заимствованием слова «ресепшн». Потому что регистратура находилась прямо передо мной, и не имела решительно ничего общего с ресепшеном в, например, Европейской. Это два совершенно разных объекта. Даже запах, исходящий от стойки — иной, до последнего составляющего аромата. Здесь пахло ветхостью, вчерашним комплексным обедом и обволакивающим неуютом. Мне было наплевать. Я оплатил номер, попросил с утра пораньше в нем не убираться и вышел на улицу. Пройтись. За пятнадцать минут гостиница успела мне осточертеть.

Вернулся я около полуночи, допил из горлышка принесенную с собой водку и уснул — тяжелым, липким сном без сновидений.

Наутро я поднялся с твердым намерением сбежать из этого засасывающего прогорклого мирка обшарпанной мебели, грязных полов и вечно влажного белья. Ехать мне, в сущности, было некуда. Я принял душ, спустился и оплатил номер еще на сутки.

А уже к вечеру произошло чудо.

В моей жизни всегда, отчего-то, чудеса происходят в самое неподходящее время. Когда, казалось бы, надеяться уже не на что. Ходишь, и поглядываешь украдкой на витрины аптек. Останавливаешься на мостах, и, тяжело затягиваясь крепкой сигаретой, подолгу смотришь вниз. Стыдишься себя и — в особенности — своих мыслей. Именно в этот момент происходит чудо. Всегда. Ну, или почти всегда. Часто, в общем. Я, во всяком случае, не припомню, чтобы оно не произошло.

Зазвонил телефон.
— Во Владимире? — А давай я приеду? Я никогда не была во Владимире. Красивый город?
— Восхитительный! — радостно соврал я в трубку, потому что за десять с лишним часов прогулки запомнил только безумные вывески магазинчиков, странную моду на вельвет среди местной молодежи и прилавки трех окрестных бакалей.

В девять я встречал автобус.

Мы неспешно прошли к гостинице, поужинали, даже, кажется. На глаза акулам регистратурного дела показались около одиннадцати. Я вежливо спросил: — Ко мне жена приехала, что мы можем предпринять?
— Одноместных не осталось, — равнодушно глядя мимо меня на закрытую дверь лифта, провозгласила властительница ключей. Безмерно уставшим голосом. Словно она весь день асфальт укладывала.
— У меня же номер есть? — Давайте я раскладушку какую-нибудь арендую. Или мы так переночуем. С доплатой! — увидев отблеск оскорбленных чувств старой девы в глазах церберши, промямлил я.
— Что значит: «у вас номер есть»? — не сдерживаясь, обрушила свой гнев на меня мадам. — Вы видели, какие там кровати? — Это же ДСП!

Я решил не вдаваться в попытки отыскать какую-нибудь причинно-следственную связь в ее высказываниях и решил немного сдать позиции.
— А двухместный? — Могу я переехать в двухместный?
— Нет. У вас этот оплачен до завтра.
— А снять еще один двухместный? — Я бежал на попятную со спринтерской скоростью.
— Можете, — благодушно согласилась регистраторша. Он гораздо лучше одноместного! Вам там намного удобнее будет. Комната, правда, тоже одна; душ такой же, ванна только в полулюксах. Кровати там поуже. Телевизора нет. Зато есть холодильник!

Я опешил.
— А стоит, — говорю, — сколько?
— Подороже. — Уткнулась в бумаги. И назвала мне цифру, ровно впятеро превышавшую ту, что я платил за свою конуру с телевизором и широкой кроватью.
— Простите мне мое любопытство, — вкрадчивым тоном продолжил я беседу, — а если я вообще ничего платить не стану?
— Тогда мы вынуждены будем вас вывести с милицией! — сверкая потухшими, слезящимися глазами, воскликнула акула.
— А если у меня есть ненужные мне двести рублей? — Не меняя тона выдохнул я.

По ту сторону стойки стало тихо, а потом притаившийся, видимо, на полу, чревовещатель произнес:
— Тогда при чем здесь милиция?