У магазина рядом с моим домом всегда можно встретить пару-тройку ярких представителей племени неумеренно пьющих. Утром — судорожных, недобрых взглядом, настороженно-сумрачных. С пластиковыми стаканчиками и чекушками в мозолистых руках. После обеда — настроенных философски, вальяжно-медлительных, ироничных жестами и манерами, склонных поговорить. Как правило — с пивными полуторалитровыми баклажками, на гостеприимной траве за углом. Ближе к вечеру — шумных, воровато оглядывающихся вокруг в поисках закадычных друзей с деньгами или горючим. С хитринкой в движениях, расхлябанностью в суставах, в расстегнутых на груди рубахах.

Сегодня я выскочил за молоком почти перед самым закрытием магазина.

Перед входом стояла элегантная троица. Уставшее, неуловимо некрасивое, равнодушное лицо женщины — развернуто вполоборота к двум мужчинам. Друг семьи предательски молчит, искрясь прищуренной иронией из прозрачных глаз пропойцы со стажем. Муж невзрачной безразличной представительницы когда-то прекрасного пола с жаром кричит в пространство над ее головой:
— Ну Зинка, ну дай полтинник! — и обессиленно замолкает секунд на тридцать. Концентрированная энергия молчания вырывается убаюкивающим всхлипом:
— Ну пива попьем…

Женщина не меняет позы, лицо ее застыло в сардоническом отрешении.
— Ну не напьюсь я, — приводит самый убедительный и, видимо, последний аргумент незадачливый мужичок.

Снова воцаряется тишина. Друг семьи лучится благообразием не совсем еще спившегося человека. Женщина застыла изваянием; кажется, даже если из магазина выйдет марсианин красного цвета на трех ногах и попросит закурить — она не пошевелится и уж подавно — не заговорит.

Вдруг просительная интонация совершенно исчезает из крика оратора. Он рубит воздух ладонью правой руки. И укоризненно, зло и безнадежно осаживает несговорчивую жену:
— Да не ори ты, нах!