Ах, как тебе родиться пофартило,
но как не пофартило со страной —
ты прожил с нею всё, что с нею было.
Скажи еще спасибо, что живой.

Да, ты дождался первенца не рано,
и раны ножевой не избежать.
Твой Добрый человек из Сезуанна —
живет, чтоб в Прагу ехать убивать.

Театр, в котором выдублены ложи,
протравлены до нервов суетой.
Кто здесь остался? Гамлет? Или, может,
из круга первого мы выйдем на восьмой?

«Бабла, бабла», — кричат твои любимцы
(не правда ли в названьи, — некий шарм?)
Чуть-чуть мы не доехали до Ниццы,
где встретит нас особый командарм.

Служил ты под началом полотера.
Служил? Да кто теперь рискнет считать.
Ты сделал нам театр — и вот умора:
тебя нет смысла больше почитать.

Ты спас Володю (сколько лет пристрастен),
ты выжил после бед и катаклизм —
не огорчайся ты на них, Великий Мастер
Спасибо, что. Простите за трюизм.

Одни в машинах, несмотря на цены,
другим — пора купить велосипед.
И следовать заветам Авиценны,
чтобы маэстро жил три тыщи лет.

Какие здесь актеры? Кто остался?
Народ Таганку путает с тюрьмой.
Петрович, уходи. Пусть крючат пальцы.
Скажи еще спасибо, что живой.

Им, молодым, одно бы: гонорары.
Забыли, кто театр, и кто творец.
Давно, Петрович, не было гитары.
Их отпусти, маэстро, наконец.

Не раз, не два грозили снять с работы.
И сняли, не надеясь ни на что.
Пять лет изгнанья (для цыган — в почёте).
Потом вернули, словно рупь за сто.

Лиха беда — настырна, и глазаста,
и чёрт с ней, с Прагой, пусть взыграла спесь.
Тебе уж скоро перевалит за́ сто,
и скажем мы: «Спасибо, что ты есть!».