В конце девяностых на дорогах стало поспокойнее в смысле безумных подстав, но энтропия уменьшаться не умеет: люди на блестящих от свежеутренней полировки тачках обучились игнорировать правила в принципе. Если раньше тебя подстерегала опасность только когда в зеркалах нарисовывался убитый выкидыш немецкого автопрома, заставший еще строительство стены, то теперь каждый баран на бомбе представлял собой угрозу: права они покупали, ездить не умели вовсе, а про существование поворотников знал хорошо если каждый десятый.

Как-то я ехал себе спокойно по Марата, готовился поворачивать на Невский, и тут меня буквально впечатало в тротуар с проворотом колес подрезавшее мою видавшую виды восьмерку — ведро с бело-голубой авиационной эмблемой. Еле успев оттормозиться, я отстегнулся и вылез. Из бомбы выползло типичное для тех времен ожиревшее насекомое на тоненьких ножках. Ростом он доходил мне примерно до пупа. В пухлой его ручонке поблескивал глок, выглядевший ранним утром на углу Марата и Стремянной так же уместно, как унты на канарском пляже.

Я не идеально помню дальнейшее развитие событий (у меня есть такая паршивая черта характера: я робею, когда вижу направленный на меня автоматический пистолет, и запоминаю происходящее рваными кусками, наподобие трехстраничного пересказа «Войны и мира» для сдачи ЕГЭ). Прожив все девяностые в Ленинграде, я дважды оказывался косвенно вовлечен в перестрелки, один раз даже полежал минут двадцать мордой в тротуар, но все эти случаи меня напрямую не касались; в меня тогда никто не целился, я никому не был интересен как личность.

А тут, вроде бы, я без пяти минут стал протагонистом дешевого водевиля с применением огнестрела. Как всегда в такие минуты, мне полностью отказал страх. Однажды я столкнулся ночью со сворой бездомных собак в Теплом стане, и умудрился отбиться; с тех пор этот эпизод иногда заставляет меня просыпаться ночью в холодном поту, но в процессе самой стычки — я просто хладнокровно фиксировал: ага, вот камень, вон камень, в десяти метрах — машина, с крыши я отобьюсь ногами, потом на вой сигнализации выскочит хозяин. Страшно, в обычном смысле этого слова, мне тогда не было вовсе. Пока в доме не загорелись окна, вниз не полетела всякая утварь, а хозяин не выскочил с бейсбольной битой. Когда он меня отпаивал водкой, меня трясло так, что я чуть не выбил себе стаканом зуб.

Так же было и в этот раз. Я сделал два шага вперед, отобрал пистолет и со всей дури опустил его рукояткой на лобовое стекло бэхи. Несостоявшийся ворошиловский стрелок стоял молча, раскрыв рот шире входа в Бискайский залив. Вокруг собралось довольно много зрителей.

Вдруг откуда-то из третьего ряда партера раздался увесистый бас:
— Езжай, сынок, отсюда, подобру-поздорову; мы все видели, как какой-то дикий голубь разъебал это стекло к херам и улетел.

Я сел в машину и уехал, оставив мизансцену без сожаления, а пистолет выбросил в Неву, от греха. Ведь скоро и у меня могла появиться своя бэха, а противостояние соблазнам — не мой конек.