Если я чему-то и научился в жизни, так это тому, что врага нельзя недооценивать. Не только врага: соперника, конкурента, коллегу, друга. Вообще, недооценивать людей — привычка пагубная. В бильярдной партии, или на поле битвы — не имеет значения. Недооцененный друг — тоже идея так себе, нет способа надежней оттолкнуть от себя хорошего человека, но сейчас не об этом.

Меня всегда очень сильно напрягало в советском, а вслед за ним — и российском — обществе вот это вот разделение на интеллектуальную элиту и гегемонов. Плебс всегда окружал и уже тем очень раздражал так называемую интеллигенцию. А один из крупнейших поэтов позднего СССР — Виктор Соснора — работал слесарем. По воле случая и факту рождения, я оказался по эту сторону баррикад. Вырос в центра Ленинграда, занимал места на городских одимпиадах по физике и математике, посещал ЛитО. Много читал, в шесть лет играл в преферанс и на бильярде, в восемь — держал нож в правой руке даже когда ужинал один, к двенадцати — мог поддержать разговор о Шиллере и Гете. Затем — элитная школа, Политех без экзаменов, научный руководитель — членкор академии наук. Все это время меня бесконечно раздражало все «интеллигентское».

Да, я пописывал стишки и по-прежнему мог обсудить инвариант Пуанкаре-Картана, но меня неудержимо тянуло в сторону чего-нибудь более приземленного. Так из подающего надежды математика — я превратился в программиста, то есть ушел в професию, не требующую вообще никакого интеллекта. Мои приятели защищались с отличием, потом разъехались по Сорбоннам и Массачусетсам (это не гипербола), а я продолжал долбить по кнопкам и квасить.

Сейчас я очень рад тому, как сложились обстоятельства, но интуитивно я и тогда понимал, что умение отличить на слух силлаботонику Чосера от предложенной Тредиаковским для русского языка — навых забавный, но в целом не влияющий на душевные качества индивидуума. Мне всегда было как-то проще, что ли, общаться с людьми, которые не были отягощены подробным образованием. Они реже действуют исподтишка, не говорят гадости за твоей спиной и встрянут, когда ты вдруг нарвался ночью на гопников с улицы Марата.

Если вкратце — они обычно не относятся к тебе пренебрежительно только оттого, что ты знаешь наизусть «Облако в штанах» и оттопыриваешь мизинчик, опрокидывая стопку в рюмочной на Стремянной. Но не дай бог тебе ненароком выкинуть какое-нибудь подлое коленцо. В мире «интеллигенции», которому я принадлежал, все было немного иначе. Нет, разумеется, я не утверждаю, что там все было плохо, нет конечно. Просто иначе. Приоритеты другие, что ли. На первом месте в оценке человека никогда не оказывались такие бесхитростные качества, как честность, прямолинейность, простота.

Когда началось разделение на «наших» и «ненаших» по политическим взглядам в России (примерно в конце нулевых, кажется), я снова оказался прикован к родовому проклятию: вокруг меня всегда оказывалось больше «интеллигенции», чем «плебса». Я трудился в теплом офисе, ходил на работу в костюме, по-прежнему интересовался новинками литературы и посещал театры. И началось то самое противостояние ровно с того же, что меня неизменно отвращало в молодости: с возвеличивания собственного происхождения, с пренебрежительного отношения к пролам.

Появился термин «ватник». Когда я его впервые услышал, меня передернуло. Я носил ватник в пору зарабатывания себе на жизнь строительством домов для богатых под Питером. Это удобная, практичная и очень грамотно спроектированная одежда. При этом, люди, термин этот перекроившие на свои интеллигентские нужды — не чурались бейсболок, а обычный двубортный костюм на них сидел, как на корове — попона. Я молчу про смокинг. Протестные тусовочки тогда были настолько хипстерскими, что меня бы стошнило просто от необходимости провести там хоть какое-то время. Навальный зиговал на Русском марше. Люди с белыми ленточками и вдохновленными лицами ходили по Тверской, взявшись за руки, как еще недавно ходили кришнаиты. Это было ненатурально, как и буквально все, на что способна протестная интеллигенция.

Потом все пошло по накатанной. Севастополь, который пропагандистам удалось ввести в разговорный обиход под эвфемизмом «Крым». Донбасс. Клоунада с выборами в некоторых сопредельных республиках. Если бы я питал хоть какие-то иллюзии на тему режима в РФ, защищать его мне было бы все сложнее и сложнее. Но я никогда не сомневался в том, что любой режим — людоедский. Меня не нужно было ни в чем переубеждать. Просто я рассматриваю существующую власть — как неизбежное зло (а местами — и добро, как в случае с Севастополем, например), а наша полупротестная оппозиция мне банально омерзительна. Хотя бы из-за слова «ватник», хотя, если вдуматься, корни гораздо глубже: достаточно просто потянуть этот семантический клубочек за торчащие из него там и сям белые нити.

Любые тезисы, высказываемые против существующей власти — нуждаются в доказательствах. Про это прекрасноликие в последнее время вообще как-то позабыли. И пока ограничение свободы слова, волюнтаристкие изъятия книг и тюремные сроки за открытый невпопад рот — ужасны и абсолютно бесчеловечны, многие другие аспекты, подаваемые как непреложные факты, требуют чуть более внимательного отношения. Например, человек уверен, что Навального траванул лично Путин. Это безальтернативно говорит о том, что человек убежден: Путин — невеликого ума президент. А быть по одну сторону баррикад с людьми, которые настолько недооценивают противника — я точно не готов. Мне с горлопанами не по пути.