Змеится шёпот неслышно,
   тянется к уху — рот.
Дева украла вишенку,
  Пацан доедает торт.
В этих краях напрасно
  охотился змеелов:
когда узаконено рабство —
  не до свободы слов.

Остаток после деления
  пропал в последний разряд.
Не согревает тление,
  чадящих в углах лампад. Ничего уже не обломится,
  нет смысла ждать и просить.
За обещаньями кроется
  «не вышло, давай, прости…».

Мораль в кандалы́ навя́зана,
  стрено́жен этикой путь.
На память путы завязаны,
  про что узелки — забудь.
Дрессу́ре всегда покорные —
  с почтением чтим закон.
Окружены не заборами, —
  окладами строгих икон.

Нам разрешили спешиться, —
  но мы и не на коне!
В гарем приютили беженца —
  и вот он горит в огне.
Процентов на полтораста
  выполним план-погром.
Это уже не рабство,
  но стокгольмский синдром.

Безвыходна ситуация,
  но всё же надежда есть.
Хватит уже стараться:
  Стаханов не в моде здесь.
Нет претендентов более
  на соль и на каравай.
Заложники острой боли —
  научимся воровать.   Останемся не в почёте,   но что нам этот почёт?
Грехи на высшем зачёте
  вспомним наперечёт.
Нет наказаний тождественных
  времени и судьбе.
Воруй! — крест неси торжественно
  мимо скамьи к судье.

Воруй! — и воздастся сто́рицей.
  Воруй! — останешься сыт.
Яростно жарит солнце,
  сжигает смущенье и стыд.

Сбивается с ног полиция,
  но мир не остановить:
Покой? — он нам только снится!
  мы начинаем жить.

Мы слышали про заветы,
  но их не хватит на всех.
Воруй! — Сокровищ несметных
  достоин ты, человек.

Дождём проливаются тучи
  и ветер пустится в пляс.
Проволокой колючей
  обносят их — а не нас.

Вор должен сидеть на нарах —
  но нары нынче в цене.
Воруй! Уноси задаром!
  На воле — как на войне.

No8. Steal!

A whisper snakes in silence, sly,
A mouth draws close, a secret told.
A maiden snatched a cherry sly—
A boy eats cake, its frosting old.

Here in these lands, attempts were vain,
The snake-catcher’s pursuit was done:
When bondage here became our chain,
There’s no more space for freedom’s sun.

The final digit disappears—
No warmth if hearts no longer meld.
A smolder’s heat no longer cheers,
When discord in our chests has swelled.

No fortune’s favors left, we learn,
No reason left to plea or wait.
Each promise hides a sharp return:
“It didn’t work—just trust in fate.”

Morality in chains is braced,
While ethics hobble every goal.
On memory, knots are tightly laced,
Forget for what: erase the scroll.

We bow to laws with reverence shown,
To training, always tamed and meek.
No fences keep us here alone—
But icons stern, their rules they speak.

They let us dismount, slow and grim—
Yet none of us rode horses here!
A refugee within the dim
Now burns—his rescue disappeared.

At one and half times overdone
We’ll fulfill the ruin’s course.
No longer slaves, but never gone
The Stockholm grip, its former force.

No exit from the state we see,
But hope remains, alone, alive.
Enough of toil and industry—
Stakhanov’s passion won’t survive.

No claimants left for salt or bread,
No glory in that hungry throng.
Pain’s hostage, by sharp sorrows led—
We’ll steal to learn where we belong.

No honor in the world remains,
But what is honor’s weight or cost?
Our greatest sins, in numbered chains
We’ll count again when memory’s lost.

No judgment equals time or fate,
Their punishment a fleeting brand.
Steal!—bear your cross in solemn state
Past judge’s bench, with empty hand.

Steal!—and treasures shower you,
Steal!—stay full, ignore the blame.
The angry sun ignites the blue,
It burns to ash both guilt and shame.

Police collapse with weary chase,
But can’t arrest the whole world’s flow.
Peace comes in dreams—an endless race!
We start to live, and start to grow.

The laws we hear could not suffice,
They’re but enough for just a few.
Steal!—for treasures past all price
Are meant by fate for—even you.

Rain floods the streets with thunder loud,
And wind begins to dance and reel.
With barbed wire cages they surround
Themselves—not us—while safe they feel.

A thief should lay on prison bunks—
But now those bunks are valued high.
Steal!—whatever’s left, take chunks!
In freedom—war is always nigh.