Сожжена дотла чужая вера,
  жертвенники пеплом по земле.
  Сколько видит глаз — лежат в золе
храмы, а над ними дух Химеры —
  жаркое дыхание Алей.
Посреди пустого пепелища,
  пастбища под пар на сотни миль —
  Джослин в Вавилоне строит шпиль,
силами больных, рабов и нищих,
  чтоб под ним похоронить Рахиль.

В этакую пору всякий слабнет
  духом, телом, мыслью и мечтой.
  Не спасет заблудшего ничто,
ни лампадки чад за мраком ставней,
  ни луны поблекший блеск ночной.

    Страшно? — А ты иди вперёд!
    Зубы стисни, терпи, и иди!
    Не зови никого, никто не придёт,
    и не встретит тебя впереди.
    Не проси о помощи, не те времена,
    чтобы ждать добра от тех, кто вокруг.
    Не ищи меня! Не зови меня!
    Враг ничем не хуже, чем друг.

Темнота поднимет свои шторы,
  зажигается рассвет как свеча.
  Не руби швартовы слов сгоряча,
помолись по свиткам, которые
  ты своей рукой размечал.

Всякому прощение доступно,
  только попроси — и твоё.
  Воет в тишине, как койот,
пономарь играет по-крупному:
  арию Набукко поёт.

Мысль, лети на золотых крыльях,
  голубем почтовым к чертям!
  Знать, пора платить по счетам.
Не тебе, дружок, могилу разрыли —
  не тебе и отходну́ю читать.

    Страшно? — А ты иди ко дну!
    Закрой глаза и даёшь полный вниз.
    А пока ты тонешь, я тут прикорну,
    только не зови меня на сцену на бис.
    Не проси о помощи, забудь имена
    тех, кого накрыла скрижалей плита.
    Не ищи меня! Не зови меня!
    Даже если будут пытать.

No3. Va, pensiero, sull’ali dorate!

Strangers’ faith is burned and shattered,
Altars turn to ashes strewn and cold.
As far as eyes can see—ruins rolled
In dust, where shrines are tossed and battered,
Chimeric breath with fever bold.

Midst a desert swept with traces,
Pastures steaming in a ghostly mile—
Jocelin builds Babylon’s tall spire
By the hands of weak, poor, ruined faces,
To bury Rachel in its pile.

Times like these: all spirit wanes
Body, mind, and dream will fade away.
Nothing can the lost one truly save,
Not the smoky lamp through shuttered panes,
Nor the moon’s pale nightly ray.

   Scared? — Push forward through the pain!
   Clench your jaw, don’t falter—just go!
   Don’t call to anyone; your cries are vain,
   No one awaits you in the road’s glow.
   Don’t beg for aid, those days are done,
   Don’t wait for kindness—it’s gone in the crowd.
   Never seek me! Never plead to me!
   Foe and friend stand equally proud.

Darkness lifts its heavy curtain,
Daylight sparks like candles at the dawn.
Don’t cast words adrift that bleed and fawn;
Pray for all the scrolls, long uncertain,
That your hand once wrote upon.

Forgiveness is for every soul,
Ask, and it may soon be thine.
The silence howls, coyote-like, in line;
The sexton makes a gamble, takes his role—
Sings Nabucco’s sacred rhyme.

Thought, fly forth with wings of gold,
A carrier dove—let demons claim!
Know it’s time to settle debts and aim—
No grave was dug for you to hold,
Nor last rites for you by name.

   Scared? — Then sink and let go!
   Close your eyes and plunge down to the deep.
   While you drown, I’ll lay low,
   Don’t call me back from quiet sleep.
   Don’t beg for help—let names pass by
   Those whom the stone slab closed off from sight.
   Never seek me! Never plead to me!
   Even through torture, I’ll not fight.