Пете Кулакову, с любовью

Место стоянки экспедиции необходимо подготовить. Это — закон. Поэтому за три дня до того, как в Керчь должна была приехать основная масса архиолухов, туда выдвинулась разведгруппа в количестве четырех человек и канистры хереса домашнего производства. Далеко заполночь мы заняли четыре полки в плацкартном вагоне, наскоро перекусили и завалились спать. Путь нам предстоял сравнительно долгий.

Через полчаса, вдосталь поворочавшись на верхней полке и совершенно смяв простыню, я понял, что заснуть мне не удастся. В вагоне было удушающе жарко; Петр на нижней полке храпел так, что иерихонская труба, заслышав эти рулады, замолчала бы пристыженно. Соседи напротив шушукались немузыкальным басом и пили пиво.

Я же — решил освежиться хересом.

Положение мое осложнялось тем, что канистра принадлежала Петру, и стать общественной собиралась только по приезде на место. Выражаясь менее витиевато, если бы Петр проснулся и застал меня за моим занятием, я бы неизбежно получил пиздюлей.

Двигаясь бесшумно, как суслик в степи, стараясь не привлекать внимания соседей, я затащил канистру наверх. Замаскировал ее одеялом. Туда же отправился пакет с заготовленной для поезда едой. Я убедился, что никто не проснулся, и пошел перекурить в тамбур.

Вернулся с перекура я в прекрасном настроении. Спать мне совершенно не хотелось. Я забрался на свою верхнюю полку, аккуратно расстелил на простыне газетку и выложил на нее несколько соленых огурчиков, курочку и хлеб. Очистил два сваренных вкрутую яйца. Высыпал в заботливо проделанное пальцем углубление — щепотку соли. Сервировал стол.

Вы пробовали когда-нибудь пить вино из канистры, согнувшись в три погибели на верхней полке плацкартного вагона идущего полным ходом поезда, притом совершенно бесшумно?

У меня тоже не сразу получилось. Но, в конце концов, я развинтил обычную шариковую ручку и победил стихию методом отсоса. Автомобилисты знают.

Настроение мое поднялось до прямо-таки заоблачных высот. Я еще несколько раз ходил курить в тамбур, пообщался с проводницей, гулял по коридору и чувствовал себя замечательно. Время от времени я забирался к себе наверх и подкреплялся парой яиц, несколькими солеными огурчиками и курицей. Потом меня потянуло на сладкое, и я ел черничное варение, невесть откуда взявшееся в пакете с провиантом, густо намазывая его на хлеб. Стало светать.

Не без труда я стащил канистру вниз и водрузил ее на законное место — под откидной столик. Потом с удивлением обнаружил, что в пакете, кроме тщательно обглоданных куриных косточек и яичной скорлупы в неимоверных количествах — остался один плавленый сырок. Не знаю уж, чем я руководствовался в тот момент, но мне казалось, что я нашел единственно верное решение. Я вынес пакет в тамбур и, тщательно завернув, выбросил его в мусорный ящик. Сверху я положил нераспечатанный сырок. Вернулся обратно и, не без сложностей, залез наверх — на этот раз исключительно с целью предаться здоровому сну.

Разбудил меня через пару часов Петр. Он тряс меня за плечо, недвусмысленно матерясь сквозь зубы. Когда я приоткрыл один глаз, он сделал страшные глаза и спросил:
— Где продукты?

Мне ничего не оставалось, как, перевернувшись на другой бок, сонным голосом смертельно уставшего человека, пробормотать:
— Они сгнили. Один сырок остался, но воняет так, что я его выбросил.