В Москву мы приехали пасмурным осенним утром, в начале пятого. Проводник появился в дверном проёме купе за три минуты до прибытия, привнося в радость пробуждения запахи угля и застоявшегося перегара. Мы стремительно обулись и выползли из вагона.

В актив можно было записать две бутылки водочного напитка «Цитрон», удачно купленные накануне на пьяном углу у Перцова дома. Они призывно позвякивали в грозившем разорваться прямо на глазах у изумлённых ментов Ленинградского вокзала — пакетике. В пассив — утерянные три пачки «Любительских», раскалывавшуюся голову и запах беляшей, победоносно разносившийся над перроном.

Я с ненавистью огляделся.

Жека приехал в Москву по делам. Грядущее поступление в Литературный институт спровоцировало некоторую активность; ему предстоял важный разговор с могущим поспособствовать дядей, какие-то деловые встречи и вечерний театр с приближенными персонами. Я, как и подобает двадцатилетнему студенту без башни — приехал просто за компанию. К тому же, вне вагона оказалось зябко, моросило и продувало насквозь.

Мы хмуро побрели в сторону метро.

Покатавшись по Кольцевой, мы вышли на одной из тонувших в вычурном великолепии станций. Питерскому похмельному человеку — московское метро тошнотворно одной своей бесталанной помпезностью. Кажется, для эвакуации на свежий воздух была выбрана Павелецкая. Хотя, может быть, и Алтуфьево. Сейчас уж и не вспомнить.

Вам доводилось оказываться в чужом городе в шесть утра в эпицентре тумана? Лично меня знобило. Женька, вроде бы, чувствовал себя получше, но виду не показывал. Мы скинулись на полбуханки черного хлеба и один пластиковый стаканчик. На второй, кажется, не хватило. Сейчас, спустя десятилетие, неприятно думать, что мы просто пожадничали.

Предусмотрительно отойдя за ларек, мы разожгли костер наших душ.

Уже допивая разминочный полтинник, я краем глаза заметил серое пятно, неумолимо надвигавшееся на нас слева. Я неспешно довершил начатое, бережно бросил полиэтиленовую посудинку в пакетик и откусил прямо от буханки. Серое пятно, тем временем, приобрело очертания лейтенанта милиции. Он подошел, невнятно пробубнил: «здражелалейтепетров», и приветливо поинтересовался: «А что, ближе подойти постеснялись?». Фраза эта сопровождалась небрежным жестом в сторону «от метро».

Отойдя за ларек, мы не учли главного. Нам блестяще удалось выполнить задачу полной визуальной изоляции со стороны транспортных ментов; при этом мы упустили из виду тот факт, что место нашей дислокации находилось строго напротив огромных окон с видневшимися силуэтами девчушек в форме за ними. Над окнами переливалась неоновая вывеска: «27e отделение милиции». Этот пейзаж находился на удалении метров семи. Оттуда и пришел наш гость, если мне будет позволено так именовать пьяного в дупель лейтёху, с висящей на левом ухе зимней шапкой, в расстегнутом как попало кителе и с приклеенной идиотской улыбкой на неком подобии лица.

Я крякнул и, не задавая вопросов, угостил его питерским беломором.

Мой жест был оценен, ситуация начала нормализовываться. Мы даже разговорились немного, насколько позволяла классовая дистанция.

Например, я сказал:
— А я живу недалеко от Московского вокзала.

Лейтенант помолчал, затянулся беломором и, барским взмахом руки отпуская двух непутевых студентов, велеречиво промолвил:
— Ладно, прощаю. Буду в Питере — зайду.