Стояло теплое лето девяносто пятого года. Я маялся от безделья, и, как следствие, от безденежья. Предложение подработать в ассоциации детских лагерей летнего отдыха города Санкт-Петербурга я встретил с энтузиазмом.

Небольшая квартира на последнем этаже старого дома на Владимирском проспекте, служившая ассоциации офисом, встретила меня суетой. Суета наполняла две крохотные комнатки и кухню, как струя сжатого гелия из баллона на первомайской демонстрации — воздушный шарик. Совершенно ошарашенный, я представился шефине. Она рассеянно посмотрела сквозь меня; наманикюренным ногтем мизинца левой руки пододвинула ко мне бланк анкеты и обессиленно откинулась на спинку стула. Я пожал плечами и поплелся в кухню — заполнять анкету. На следующий день я явился в офис в десять утра. Меня взяли на работу.

Деятельность ассоциации сводилась к патронажу пионерских лагерей и проведению торжественного праздника «Взлетает Бабочка Надежды» (который мы тут же промеж собой окрестили «Взлетает Бабушка Надежды») в конце сезона. Конец сезона был еще далеко, поэтому занимались мы в основном — патронажем. Ассоциация черпала средства из бюджета города; на банкете в честь успешно проведенного патронажа — ранней осенью — мне даже довелось повздорить с одним футбольным функционером, который в ту пору был городским чиновником из приближенных. Все это было, впрочем, еще впереди.

Работа оказалась не из самых пыльных. Мы ездили в бывшие пионерские — а ныне лагеря летнего детского отдыха — по всей Ленинградской области и отбирали лучших. Нам показывали концерты самодеятельности, катали на лодке и угощали обедами. Наши функции, в общем-то, сводились к тому, чтобы выбрать коллективы, достойные показать свою самодеятельность на том самом пресловутом празднике в конце лета. Но все без исключения директора, почему-то, были твердо убеждены, что мы решаем также и вопросы финансирования на следующий год. Финансирование, и правда, требовалось. Деревянные домишки, построенные, казалось, еще при Хрущеве — разваливались; площадки для малышни не ремонтировались. Детей кормили черт знает чем. Мне запомнился обед в каком-то лагере, где детям дали бананы — по штуке на четверых.

Обычно я сразу же расставлял все точки над i, объяснял, что к раздаче денег — никакого отношения не имею, и потом смотрел эти самые концерты самодеятельности уже без ненужного ажиотажа вокруг. Но однажды все получилось иначе.

Один из самых далеких от города лагерей располагался на острове. Уже в десять утра у железнодорожной станции ждала лодка, переправившая нас на остров. Директор встретил делегацию, так сказать, у трапа, сверкая на солнце золотой цепочкой весом килограмма в три. Руки он держал раскинутыми в стороны, явно приготовив их для крепких объятий. Мы настороженно посторонились, и поинтересовались, где состоится концерт. В ответ нас заверили, что:
— Какой концерт на голодный желудок? Вы же, наверное, устали с дороги. Там уже и стол накрыт.

Мы недоуменно переглянулись, но проследовали за этим странным человеком вглубь острова. Если все остальные, виденные нами прежде, лагеря отличались некоторой смущенной бедностью, то здесь — царила настоящая воинствующая разруха. Окна в части детских домиков были разбиты, и наспех заколочены фанерой; грибок на детской площадке был обшарпан до такой степени, что издалека его можно было запросто принять за невысокий фонарный столб. Положение усугублялось тем, что остров весь зарос вековыми елями; домики стояли в мрачной тени.

Наконец, мы вышли на полянку, засеянную травой, и окруженную заботливо подстриженными деревцами. На полянке стояло ужасающей формы и размеров строение современной конструкции, из стекла и бетона, с надписью «дирекция». Мы вошли внутрь.

Стол, действительно, был накрыт. Среди салатиков и красной рыбы ломтями красовались запотевшая бутылка водки и хрустальная — коньяка. Директор приветливо улыбнулся и сделал приглашающий жест рукой.

Водку мы, естественно, выпили. И, когда были уже разлиты остатки, и за столом царило радостное оживление, я сказал тост.

Я говорил долго. О будущем детей и меняющихся временах. О паразитирующих функционерах и тлетворном влиянии. О новом курсе и силе вертикальной власти. Я называл нашего футболиста по имени, пользуясь уменьшительно-ласкательными вариантами и намекая, что мы с ним — на короткой ноге. Я говорил долго. В самом конце своей проникновенной речи я наклонился к менявшему цвет лица в пределах всех цветовой гаммы директору и улыбнулся. Посмотрел ему прямо в глаза. И спросил:
— Так за что мы выпьем?

Директор сглотнул, и севшим голосом сказал:
— За детей!