Когда мы приехали в колхоз, тракторист курил чай.

Потому что шел девяностый год. И с табаком были проблемы.

И я сразу же подарил ему две пачки «Примы» — даже не по доброте душевной, но по собственному распиздяйству. И стал его другом.

Трактористов, вообще говоря, в колхозе было два. Один был суров, целенаправлен и отечески строг. Он носил кожаную куртку. Отличался исключительным занудством и нелюдимостью. Он не курил, и даже, вроде бы, не пил. Его трактор выделялся среди остальных колхозных тракторов ухоженностью. Звали его Гусев; просто Гусев. Откликался он исключительно на фамилию. К тому же носил пышные усы. Его не любили.

Второго звали Валентин.

Этот — наоборот — был щуплый и компанейский. И курил чай. Естественно, я отдал ему две пачки сигарет из общего запаса. Он затаил в душе доброту и две недели ждал. Наконец, случай представился. Что-то поломалось в привычном расписании, и машина, которая должна была забрать нас с поля, задерживалась. По прошествии часа ожидания, меня на тракторе отправили в лагерь, поторопить шофера. Я влез в кабину видавшего виды железного уродца, и мы затряслись в сторону шоссе.

Как только мы выехали на шоссе, нам повстречалась та самая злосчастная машина, на всех парах летевшая в сторону поля. У водителя было такое лицо, словно он опаздывает на свадьбу своей дочери. На нас он даже не взглянул.

Валентин хитро прищурился, и спросил:
— Пожрать-то хочешь по-человечески? Вас там, небось, одним силосом кормят?

Кормили нас, и правда, не ахти. Соблазн отведать деревенских щец превысил страх ответственности за неявку на вечернюю поверку. Я, не раздумывая, согласился.

Валентин радостно покивал, пробормотал что-то нараспевное, в чем не без труда угадывались мудоветреные ёбы, дитёв не бярегши, хуй-на тывло, сам попроше на воде да хуй на тявке. Что-то такое, или близко к этому. Окончания он сглатывал, а приставки застревали в шамканье.

Сам Валентин был невзрачненьким мужичком-лесовичком, всегда одетым по форме ватник-шапка-кирзачи, улыбчивым и незлобивым. Женат он был, как оказалось, на невероятных размеров бой-бабище, с кулаками, напоминавшими наковальни и розовой, как помада Бритни Спирс, кожей. Она недоверчиво покосилась на меня. Валентин засуетился.
— Так Мань, студент эта, ага, из, ёпты, города, ученый будушший. Стол давай, — шикнул он на жену за моей спиной. Женщина заискивающе улыбнулась, и чуть не вприпрыжку побежала накрывать на стол.

Хрустящие соленые огурчики, куча зелени, рассыпчатая картошка, сало; а посреди всего этого великолепия — огромная лохань щей, таких щей, что любой эпитет их недостоин. До сих пор недоумеваю, как я тогда не захлебнулся слюной.

Улыбаясь, как провинившийся третьеклашка, Валентин извлек откуда-то из-под ватника бутылку самогона, заткнутую пергаментом. Его жена только покачала головой.

Через полтора часа я вспомнил, что меня ждут в лагере. Разомлевший Валентин тут же отвез меня на своем тракторе. Деревенский первач — тем и хорош, что действует не сразу, а как бы постепенно, медленно, давая организму насладиться процессом. Я выглядел вполне трезвым. Но понимал, что хмелею на глазах.

Кое-как объяснив причину опоздания старшему по лагерю, я направился в наш домик. В комнате, в которой жили десять здоровенных мужиков, была тумбочка. В тумбочке стояла бутылка кубинского рома, на этикетке которой жирным фломастером было написано: «Только в лечебных целях!». Предостережение, впрочем, плохо помогало, и в бутылке оставалось грамм тридцать.

Я с честью преодолел преграду в виде заковыристого вопроса одного из наших на тему: «Какого хрена пьешь ты, сука?» — и жадно припал губами к горлышку. После первача кубинский ром по вкусу напоминал олифу, но я выдержал и это испытание. Через пятнадцать минут я отправился гулять по лагерю. У меня было шесть свидетелей, готовых показать под присягой, что я выпил не более тридцати грамм.

Я пел песни, играл в пинг-понг, обозвал куратора Мандельштамом и сломал крыльцо домика наших девиц. Море было мне не выше, чем по щиколотку.

На следующее утро куратор отозвал меня в сторону. Молча протянул поллитровую бутылку водки. И сказал, что если я научу его, с чем нужно смешивать ром, чтобы (!) — он собственной властью освободит меня от всей грязной работы на поле.