К сожалению, я умею варить супы.

Будучи латентным плебеем со склонностью к гипертрофированному консерватизму, сам я предпочитаю постные варианты. Фасолевый суп из банки консервированной красной — однажды решил колебания симпатий лучшего из живущих на этой земле людей — в мою пользу. Кислые щи на растительном масле не успевают в моем доме стать вчерашними. Я признаю ценность мяса в бульоне — только в экстренных случаях, но чанахи и хашламу не станешь есть каждый день.

Когда намечаются гости, мне приходится варить суп на мясном бульоне.

А если место действия — греческий остров Крит, то гости начинают проявлять докучливую настойчивость в согласовании меню чуть ли не за месяц. Потому что «Борщ в Ираклеоне» — отличное название для мистического триллера, но никак не описательный пассаж стиля тамошней жизни. А гены и пристрастия требуют своего.

Гостей я зазывал как раз на борщ. Не то, чтобы иначе ко мне никто не пришел, нет. Просто вдруг захотелось сеанса принудительной амбулаторной ностальгии. Борщ на сахарной косточке. Я даже знал, где можно купить настоящий черный хлеб.

Ранним субботним утром я неторопливо вышагивал по рынку. Всякие картошки, помидоры и травы давно были куплены. В дальних рядах мне предлагали парное мясо, при одном взгляде на которое — любой тигр тут же захлебнулся бы слюной. Услужливо разделанное, готовое к небрежной прожарке. Эскалопы, отбивные, свиные котлеты, азу... Мне была нужна сахарная косточка. Греки тогда уже были на пороге вступления в Евросоюз, гордились собственным благосостоянием и костей в показательном порядке не жрали. Я всерьез задумался о перспективах покупки искомого в зоомагазине.

После базара я посетил около десяти маленьких частных магазинчиков, три супермаркета и базар в соседнем Кноссоссе. Перспектива варить борщ на парных ростбифах маячила передо мной, время от времени нагло демонстрируя мне свой кроваво-красный язык.

К этому времени открылись рестораны.

В четвертом мне повезло, повар немного говорил по-английски.

Я, как мог, тушуясь и путаясь в показаниях, сформулировал масштабы своей проблемы. Исподтишка демонстрируя пачку драхм. Потому что я к тому моменту немного проникся греческой идеей пищевого благополучия и не без оснований опасался, что ничтожного иноземца, просящего продать ему кость, могут принудительно отвезти в благотворительную кормильню для малоимущих. А то и выдворить в сопредельную Албанию, поближе к вожделенному трехразовому питанию костями. А я тогда и албанского-то толком не знал.

Повар оказался человеком неравнодушным, любознательным и веселым. Он примерно с восьмого раза понял, чего от него добивается этот сумасшедший англоязыкий человек, и поставил условие: мы варим «that бьорисьшьч» (мне порадовала слух неожиданная аллитерация с моим отчеством), он пополняет свой запас жизненного опыта и кулинарных знаний, и я получаю в награду любую кость из неразделанного еще мяса. Вот буквально любую, в какую пальцем ткну. Признаюсь, когда я соглашался, у меня мелькнули мысли о бычьем черепе в формалине на полочке в моей крохотной ванной комнате.

Ну что сказать, готовить в условиях кухни дорогого ресторана — одно удовольствие. Листья шафрана стоят на расстоянии вытянутой руки. Ножи острые. Кастрюли любого размера. Заинтересованное негромкое бормотание профессионального шеф-повара над ухом. Впечатляет и сильно повышает самооценку.

Борщ мне удался.

Выключив плиту, я цинично дал ему настояться минут двадцать, про себя посмеиваясь над азартным взглядом изводившего себя предвкушением профессионала в белом халате и колпаке. Шеф-повар нашел в себе силы почтительно и молча стоять рядом.

Наконец, я сказал: «готово», и мы приступили к дегустации.

Борщ мне действительно удался. Когда мы, спустя минут десять, раскланивались, — немолодой седоусый грек, только что вручивший мне лучшую сахарную косточку из оставшихся, спросил:
— А что ты на Крите-то поделываешь?
— Математик я, — говорю, — здесь недалеко под Кноссоссом в институте работаю.

Грек изумился всеми складками лица и укоризненно сказал:
— Оставайся здесь жить! У нас с такими талантами тебе не придется заниматься всякой ерундой.