для ezdivala

Я не умею готовиться к свершениям заранее. Мне непонятны люди, которые ходят в магазин «прицениться», чтобы через неделю приехать и купить. Я не умею решить, что хочу через полгода поехать в отпуск, через год — купить туалетной бумаги, а в 65 — стать губернатором Калифорнии. Приходится признать, что я инфантильно полагаюсь на случай. Его Величество меня еще никогда по крупному не подводил.

Поэтому в начале последнего отпуска я неожиданно обнаружил себя на Крите, спускающимся по трапу самолета. Вот, казалось бы, только что пялился в монитор на четвертом этаже самого что ни на есть офисного здания Адлерсхофа, и — оп! — уже потею от избыточного ультрафиолета.

В очереди на аренду машины мне пришла в голову подкупающая своей нетрадиционностью мысль — позвонить маме. «Мама!» — приветливо я сказал я из глубин роуминга, — «мы на Крите». Мама мужественно подавила приступ легкой формы охуения и ровным голосом произнесла в ответ: «А где? — Теймури с Мариной сейчас как раз где-то там». Моя мама привыкла к тому, что я могу будничным тоном назвать любую точку земного шара в качестве текущей дислокации. Спасибо ей за это. Хотя, Крит, безусловно, был далеко не самым экстремальным вариантом из тех, что ей доводилось слышать.

Теймураз Димитрович — мой дядя. Марина — мамина сестра, его жена и, по совместительству, моя тетя. Я их не видел без малого двадцать лет. И они где-то тут.

Мне вспомнилось давно подзабытое. Когда я работал на Крите в начале девяностых, моя тогдашняя теща попросила встретить из аэропорта её институтскую подругу. Подруга жила в Штатах, была замужем за коренным израильтянином и они оказались на Крите случайно, проездом — вдохнуть порцию эгейского солнца и особенного настроения, которое этот остров буквально впрыскивает в кровь. Я покатил в аэропорт, досадуя на потерянные три-четыре часа. Самолет приземлился без опоздания, мы сдержанно познакомились, я погрузил сумки в багажник. Гражданин Страны Плача по-русски не разговаривал, и я, чтобы как-то развеять нависшую в машине скованность, стал рассказывать казавшиеся мне смешными истории из жизни археологической экспедиции. На моем тогдашнем чудовищном английском. Следя за дорогой. Сидя вполоборота к гостям. Не выпуская при этом из рук — руль и ручку переключения передач. Иными словами, я рассказывал маловнятно. Гости вежливо улыбались, а я втуне надеялся не попасть в пробку. Солнце поднималось все ближе к зениту, в машине было нестерпимо жарко. Задыхаясь, я вежливо бормотал:
— And, you know, our chief, Serge Tutossov...

Тещина подруга на заднем сиденье как-то сдавленно хихикнула и переспросила по-русски:
— Сережа Тутосов?
— Ну да, — ответил я, силясь понять, какого черта она заинтересовалась именем и фамилией человека, которого и я-то видел последний раз пять лет назад в паре тысяч километров отсюда. Ответ на этот вопрос чуть не унес нас в пропасть, до сих пор недоумеваю, как мне удалось удержать руль и вписаться в поворот:
— Сережка — мой первый муж.

Я это к чему? — Крит всегда рад подарить неожиданную встречу. И я позвонил Теймури.
— Алеша! Ты настоящий счастливец! Мы как раз сегодня улетаем. — мой дядя не потерял умение элегантно снабжать каждую оконечную «ц» — мягким знаком и выражать интонационную радость вне зависимости от произносимого текста.

Я уточнил, что ехать нужно в Ханью и пообещал, что мы будем там через пару часов.

Через час пятьдесят мы въехали в Ханью. Через час пятьдесят пять из Ханьи выехали. Я тщательно следовал знакам — улица с односторонним движением радовала восемью клонированными «только прямо» на три встреченных перекрестках. Я запоздало сообразил, что это был греческий вариант «городского хайвея». Мы начинали немилосердно опаздывать. А опаздывать я не люблю. Развернулся через две сплошные, резко ушел вправо и мы снова въехали в Ханью. Нарушать правила в черте города я не рискнул, и через какие-то четыре минуты мы благополучно простились с городом еще раз. Скоростная трасса оказалась двусторонней. Правда, стороны были немного разнесены в пространстве и времени.

Я стиснул зубы и повторил маневр под кодовым названием «мне нужно в Ханью». В это утро я разворачивался через две сплошные чаще, чем прикуривал сигареты. На третьем перекрестке мне разрешили свернуть. На следующем — тоже, причем в принудительном «только направо» порядке. Через две минуты мы снова были за городской чертой.

Я позвонил Теймури и вкратце обрисовал ситуацию.
— Могу, — говорю, — опоздать. На пару часиков. — Теймури радостно засмеялся в ответ:
— Там есть такая улица, Айос Николаос, она односторонняя, вообще-то. Так вот если ты её буквально на пару минут сделаешь двусторонней, то через три минуты будешь здесь.

Я воспользовался советом, и очень скоро мы уже пили домашнюю Рецзину из глиняных стаканчиков. После стандартного — для встречи спустя двадцать лет — обмена удивленными взглядами, я поинтересовался:
— А как тут местные-то ездят?

Мой дядька улыбнулся и загадочно произнес:
— Видел под некоторыми знаками поясняющие надписи на греческом?

Не очень понимая, к чему он клонит, я признался, что да, мол, видел. Теймури посмотрел на меня немного снисходительно, как прораб на нерасторопного ученика:
— А знаешь, что написано под запрещающими?

Смутная догадка заставила меня почувствовать себя идиотом. От дядьки мое душевное смятение не укрылось:
— Правильно. «Только для туристов».