Все в жизни когда-то случается впервые. Я помню первую двойку, первую сигарету, первый паровоз на мизере. Если напрягусь, вспомню даже первую любовь. Первый смех, первые настоящие слезы. Первый отдел в физтехе, сотрудники которого в основном запомнились мне ревностным слежением за соблюдением запрета курения в лабораториях.

Так же и тут — хотя сейчас в это почти невозможно поверить — когда-то я впервые приехал на дачу к Димке.

На дворе стояла поздняя осень, окна запотевали причудливыми узорами. Мы привезли из города маринованное мясо для шашлыка и запивочку. Компания была достаточно разношерстная, с нами была гитара. Мы собирались отдохнуть на природе.

Приехав на дачу, мы сразу же разделились на две коалиции. Точнее, морозный воздух, распространяя по телу холод, и проникая, казалось, даже в душу, — как Урал — Россию, — расколол нас надвое. На пытавшихся согреться неспортивно — то есть, при помощи разнообразных физических упражнений, вроде колки дров и растопки мангала. И нас — рыцарей старой закалки — предпочитавших греться проверенным способом — водкой стаканами. Справедливости ради стоит отметить, что наш вариант оказался предпочтительнее — по крайней мере, многие из гревшихся по-лоховски не брезговали тем, чтобы, прервав процесс колки очередного полена, украдкой обогреться по-настоящему. Их, впрочем, от стола гоняли — как несознательных — и наливали нехотя.

Когда, наконец, мангал приветливо зашипел готовыми углями, а бывший барашек был нанизан на шампуры, я решил провести рекогносцировку в домике — или, выражаясь менее высокопарно, — застолбить себе спальное место. Результаты осмотра выявили существенный недостаток домишки — там было еще холоднее, чем на улице. Я вышел обратно к костру, преисполненный решимости сделать доброе дело. О чем — немедленно поставил в известность хозяина. Дима, к моему непритворному изумлению, отреагировал на мое предложение вяло, сказав:

— Да Лёха, забей, там печка старая, лучше давай я разожгу.

Я оглядел Дмитрия Сергеевича долгим выразительным взглядом, призванным испепелять все живое. Поклялся ему на подвернувшемся под руку соленом огурчике, что лучше меня старые печи не разжигает никто в России, взял охапку дров, и, под едкие Димины смешки, пошел обратно в домик — топить печь.

Первые двадцать минут растапливать печку было легко и неутомительно, потому что я мечтал о том, как, растопив ее, выйду на улицу, и победно, с оттенком снисхождения, брошу:

— Да ну, не печь, а черт-те что. Три спички извел, пока растапливал...

Через примерно полчаса я понял, что для того, чтобы произнести эту сакраментальную фразу, проклятую печку необходимо сначала растопить. А она, сволочь, не растапливалась. Я уже и задвижку до отказа выдвинул, и лучинку настругал, и поддув открыл — хоть бы хны. Когда очередная порция бересты, прогорев, потухла, я внимательно оглядел топку изнутри. И немедленно воспылал страстью оторвать тому, кто ее делал — яйца. Топка была практически наглухо запаяна, только маленькие щелочки давали доступ воздуху из поддува. Я понадеялся на то, что они хотя бы дырку в дымоход прорубили (мне не было видно из-за сложенных дров и едкого дыма), взял побольше бересты, любовно поправил шалашик поленьев, толстые убрал — оставив только березовые чурочки толщиной в несколько пальцев. В этот раз, наконец, занялось. От дыма было не продохнуть, но я знал — вытянет. Главное — дрова занялись.

Я вышел, светясь гордостью за свой талант истопника, к костру. И, естественно, вылил на Диму поток слов, в едином страстном порыве увязывавших Диму, печника, клавшего печь, печь в целом, топку в частности и отсутствие нормального поддува в деталях. Пока я распинался, на Димином лице играла загадочная хмурая улыбка. Потом он сказал:

— Ну, пошли, глянем.

Вот скажите, вам может прийти в голову сделать, к примеру, приемный лоток для дисков на боковой панели видеомагнитофона? А прорубить дверь в дом со стороны леса? А монитор развернуть экраном к стене? А, будь она проклята, топку печи расположить с задней стороны, вынеся на фронтальную поверхность — дверцу духовки?!

С тех пор, если я в Димином присутствии на чем-то настаиваю, Дима всегда говорит моему оппоненту:

— Соглашайся, а то он и в твоей духовке огонь разведет…