Последний (и первый) раз я достаточно стационарно лежал в больнице три года назад. Это было в Москве; персонал от избытка вежливости не страдал. Вспоминается, как я очнулся в реанимации и в полумраке разглядел вокруг белые стены, недвижимые тела, укрытые простынями и мерцающую лампу дневного света под потолком. Эта лампа доконала мое неокрепшее подсознание и я, наспех замотавшись в простыню, выбежал в коридор.
Лавируя между медсестер, я тогда умудрился оторваться от опешивших преследователей на два этажа. Простыня к тому моменту совершенно размоталась; подъем по лестнице меня подкосил. Хорошенькая медсестричка — все две недели, которые я там провел — величала меня не иначе, как «спринтер хуев».

Персонал Питерских больниц гораздо изысканнее. Моя ежедневная борьба за право знать, какого черта мне пускают по венам — приняла сегодня утром угрожающие масштабы. Белохалатный оказался рассержен больше обычного; сопровождающая медсестра полушепотом его успокоила: «Не обращайте внимания, он вообще какой-то ебанутый немного». Внимательный взгляд из-за сверкающих стекол пробуравил мою переносицу. Я что-то невнятно промямлил. Доктор отвернулся, пожевал губами и молча направился к выходу из палаты. Мельком взглянул на прикроватную тумбочку, на раскрытый томик Бродского. И, уже открывая дверь, обернулся и припечатал:
— Будешь выпендриваться — пропишу физраствор на обед. Вместо компота.